Правящий архиерей Североморской епархии – епископ Митрофан (Баданин) - в прошлом морской офицер, с 2000 года - священник, настоятель Успенского прихода в селе Варзуга, что на берегу Белого моря.
И Север, и флот епископ Митрофан знает и любит. Потомственный военный моряк. С 1976 года служба на Северном флоте. С 1979 года в должности командира корабля и в дальнейшем командовал кораблями различных классов. В 1997 году демобилизовался по сокращению в звании капитана 2 ранга. В 2000 году принял монашеский постриг. Важнейшим предметом своего архипастырского служения считает работу с военными. Мы встретились с епископом Митрофаном возле Даниловского монастыря, чтобы поговорить о военном духовенстве, планах владыки по управлению епархией и о современном духовном состоянии армии и флота .
Как уничтожался флот
Североморская епархия возникла не как плод сухих административных решений, не из соображений необходимости организационными мерами расширить архиерейскую власть на территории Мурманской области, а, скажу прямо, по очевидному промыслу Божию. Прощаясь со мной после архиерейской хиротонии, сказал, что только сейчас в полной мере приходит осознание важности принятого решения и острой насущности, чрезвычайной значимости тех задач, что стоят перед новой епархией на Арктическом направлении. Только сейчас, глубже вникнув в проблемы и познакомившись с ситуацией на Кольском полуострове и Северном флоте, Святейший Владыка в полной мере осознает, что это было действительно стратегическое решение.
И это воистину так. Наконец-то пришло время, и у руководства страны появились мысли об особом значении Арктики для дальнейшей судьбы России, для сохранения ее статуса мировой державы. Северный флот вновь приобретает свое стратегическое значение, уникальную роль в обороноспособности страны, которая за последние годы во многом утратилась. На моих глазах в 90-е годы по настоятельным рекомендациям наших зарубежных «друзей» возможности нашего главного флота, его стратегический потенциал целенаправленно уничтожались. Я двадцать шесть лет отслужил на Северном флоте и все застал: это и затопление наших уникальных укрытий для стратегических атомных лодок, что были созданы в скалах северных берегов, это и пристальное изучение американскими делегациями наших закрытых секретных баз…
Мы тогда искренне считали, что у нас теперь все будет по-другому, кругом теперь друзья. Мы с американцами ходили друг к другу с дружескими визитами. Я сам, вместе с адмиралом Ф. Н. Громовым, в то время командующим Северным флотом, ходил на Флориду, в Мейпорт… «Мир-дружба-колбаса!» Полная эйфория, страшные времена противостояния закончены, теперь все друг другу братья. Мы в это наивно верили.
Но оказалось, что это большая ложь, иллюзия, которой никогда не осуществиться. В результате мы уничтожили значительный потенциал наших стратегических сил, а взамен получили международный диктат, унижение, полное пренебрежение нашим мнением, нашими интересами. Мы получили распад Югославии, трагедию братской Сербии, агрессивные планы по отторжению от нас родственных нам народов, веками связанных с нами общей историей, культурой, верой: Молдавия, Украина, Грузия, Болгария. Мы увидели, что они нам, вроде как, больше и не друзья.
Победа в войне: вопреки
И пришло отрезвление. Мы опять вернулись к мысли, мудро сформулированной императором Александром III:«У России в этом мире нет друзей, а есть только два верных союзника - ее армия и флот». Может, потому в его правление и не было ни одной войны. Сегодня мы просто обязаны всерьез задуматься, как нам вернуть нашу былую мощь. Не ту, советского образца, Рабоче-крестьянской Красной армии, с «пролетарской ненавистью» и бесконечным поиском внутреннего и внешнего врага, а ту мощь, которой была сильна Россия в течение прошедшего тысячелетия - мощь материальная и духовная.
Российская армия считалась лучшей армией Европы. Мы проиграли крайне мало войн по сравнению с количеством выигранных. Мы помним неизменную роль России в глобальных мировых войнах, когда мы решали задачи спасения человечества, по сути ради продолжения мировой истории, восстановления порядка и справедливости в мировом масштабе. Здесь можно вспомнить , страшное испытание - вторжение «дванадесяти языков».
Помним, конечно, мы и последнюю .
Недавно я выступал с Североморске, на конференции в Доме офицеров, перед руководящим составом воспитателей армии и флота северного направления. Я старался донести важную мысль: наша победа в Великой Отечественной войне при большевистском богоборческом режиме произошла не благодаря ему, а вопреки тому атеистическому воспитанию, что столь агрессивно внедрялось в души людей в те годы.
Основу нашей армии, вступившей в схватку с мощнейшей армией мира, составляло крестьянство, жители наших тогда еще бесчисленных сел и деревень. Так вот, все дело в том, что до активного начала создания колхозов, то есть до 1932 года, в селе реально ничего после революции не изменилось. И тому есть свидетельства. Последние тринадцать с половиной лет я провел в поморских селах на берегу Белого моря. Еще застал и беседовал со многими древними бабушками, моими прихожанками. Так вот они однозначно свидетельствовали, что до начала насильственной коллективизации им было абсолютно все равно, что там, в столицах, происходит, какая теперь власть. «У нас, - говорили они, - как были храмы, так и оставались. Как мы исповедовались, так и исповедовались. Причащались, крестили детей. Что происходило где-то в столицах, мы узнавали из газет. Приезжали к нам какие-то пропагандисты, лекторы, были избраны люди в сельсовет, но радикально ничего не изменилось».
И, действительно, большинство в тех рыбацких селах пострадали после 1932 года. Например, наши вновь прославленные святые Трифонов-Печенгского монастыря - иеромонах Моисей и послушник Феодор. Именно когда началось закрытие храмов, насильственное отторжение от Церкви, активная наступательная позиция колхозных властей, требующих работать в церковные праздники, тогда и началось сопротивление верующего люда. У преподобномученика Моисея конфликт с колхозными властями и «органами» произошел в Пасху 1932 года, когда они сознательно начали призывать народ срочно идти на собрание во время Пасхального Крестного хода.
До этого периода основная масса людей России оставалась воцерковленной, и не была отлучена от Церкви. И следует напомнить, что именно это поколение пошло на войну. Войну выиграли люди, которые либо родились до революции, либо были воспитаны в дореволюционной традиции, которые Бога знали, исповедовались и причащались.
Я беседовал со своим тестем, полковником, который всю войну прошел комбатом. Он однозначно говорил: конечно, никто не шел в бой”за Сталина» или за Политбюро. Перед атакой вспоминали Господа и просили: «Спаси и сохрани!». И надеялись, что как в той песне:«Если смерти, то мгновенной, если раны - небольшой». Такой была суть духовного состояния нашего воина даже во времена безбожия. Понятно, что было и поругание, и богохульство, и атеистическая пропаганда. Но когда вопрос вставал о жизни и смерти, то человек поднимал в душе самые основы своего мировоззрения - а они оставались православными.
Дорога в Варзугу: постриг вместо венчания
Мое прежнее место служения до избрания в архиереи, село Варзуга - это одно из очень красивых, но и бедных рыбацких поселений на Терском берегу Белого моря. Население- четыреста человек (и это считается крупное село). Сейчас меня там сменил иеромонах, там же служит иеродиакон. Семейному священнику в тех местах прокормиться трудно. Уединенные, молитвенные, намоленные прежними поколениями места. Это не советские города Кольского полуострова, построенные в 1930-40-е, а древние поселения, со своими вековыми святынями, деревянными храмами, святыми источниками… Для монашеской скитской жизни - вообще оптимальный вариант.
К монашескому пути меня привело благословение - неожиданное и первоначально сложное даже для восприятия, не то, что для принятия. Вообще-то я приехал в Псково-Печерский монастырь за благословением на венчание. В течение недели старец не давал мне ответа. Это было удивительно и, в общем то, для него нехарактерно. Помню, его келейница удивлялась: «Не знаю, почему батюшка молчит… Странно, не хочет вам давать ответ почему-то».
В течение этой недели я жил и трудился в монастыре. Сейчас я понимаю, что, наверное, отец Иоанн взвешивал свой ответ в сердце и ждал воскресенья, чтобы помолиться за литургией. После литургии он вышел и дал мне ответ - что он благословляет меня на принятие монашества.
Можно представить, каким было мое возвращение в семью. Но, тем не менее, супруга сумела мужественно принять это благословение. Мы остались в очень добрых отношениях. Конечно, предполагалось наше обоюдное согласие на постриг. Но на монашество она не решилась и осталась в миру. Пока не решилась.
Сначала все мои друзья, родные и дети сочли, что у меня, как говорят, «крыша поехала». Но теперь все по-другому, в моем окружении все радикально изменилось. Все мои близкие стали искренне верующими людьми, обрели, казалось, навсегда потерянное счастье в семейной жизни. Господь все дал - и детей, и внуков. Они понимают, что мое решение, принятие воли Божьей, открытой в том благословении старца, привело, по сути, к спасению нашего вымиравшего тогда рода.
Удивительно, но изменилось и мое сугубо атеистическое прежнее окружение - мои друзья-офицеры, вполне сложившиеся уже как личности в советское время и прожившие большую часть жизни, тоже обратились к Богу.
Все, кто соприкасался со мной, оказались под благотворным влиянием той решительной перемены, к которой призвал меня Господь, через благословение, поистине великого старца нашего времени архимандрита Иоанна Крестьянкина.
Замкнутый круг: возвращение в Североморск
Эта история моего пути очень поучительна и открывает тайны той самой синергии (сотрудничества): все вокруг изменится, если воля Божья соединится с волей человека, если человек перестанет творить свою волю, а безоглядно и без сомнений примет Его волю.
Я ведь коренной петербуржец - у меня все предки в Петербурге похоронены. Я, как и многие, предполагал: послужу на Севере и вернусь. Все для этого у меня было готово: и квартира хорошая, и дача. Жизнь была расписана, но только по моей воле.
А оказалось, что я ничего не знаю. Живешь пред Господом, как смешной червячок, с самомнением, с планами на много лет вперед. А Господь смотрит на гордеца и думает - ну что ж, живи по своей воле, набивай шишки, мучайся. Как все делают. Либо спроси Господа, получи ответ, исполни его - и окажешься вдруг как бы в ином измерении, в потоке Божественной благодати, задышишь полной грудью. И смешным окажется, что все твои построения, воздвигнутые на песке - дачи, машины, благополучие - все рассыплется.
Тогда, при постриге в 2000-м году, я, казалось, распрощался с Североморском навсегда, а оказалось - нет. И вот, вновь призван к тому, чтобы продолжить свою полярную одиссею, посвятить свою жизнь трудам на Севере…
Двенадцать лет я находился в Североморске на штабной работе. Мне казалось, я закрыл эту страницу, принял постриг, сменил имя. Тот человек, Алексей Баданин, умер. Я искренне покаялся в прошлой жизни - она была прожита без Бога. А «если Бога нет, то все позволено» - это Достоевский гениально сформулировал. И то, что я не матерился, ещё далеко на значит, что я не грешил - грешил, и как следует, как «положено» настоящему офицеру. Офицер - это же всегда гусар!
От прошлой жизни, и от меня прежнего нужно было решительно оторваться - не просто надеть черные одежды и продолжить жить в той же городской суете, гордясь и кичась своими талантами и способностями, а умереть для прошлой жизни по-настоящему.
Митрополит Мурманский Симон, мой нынешний духовный наставник, мудрейший человек, чьему духовному чутью я полностью доверяю, отправил меня в это дальнее село, в глубинку, в полную уединенность. Там и дороги-то не было сначала, да и сейчас в соседние дальние села вертолетом только добраться можно. Я ужаснулся: «Да что ж это такое! Дальше просто некуда!» - и только потом понял эту мудрость. И начал трудиться.
Шло время, я, как говорится, свил себе гнездышко, что-то опять начал планировать… Действительно, многое удалось, создан, по сути, духовно-исторический центр нашего края, куда теперь стремятся паломники со всей Мурманской области. Слово Варзуга - это теперь брэнд! На четыреста человек населения у нас пять старинных храмов практически уже восстановлены, и в них семь престолов!
И вдруг, вновь нежданно-негаданно, Господь забирает меня с насиженных мест, призывает на архиерейское служение и велит: «Вернись обратно в Североморск, исправь то, что ты делал там нехорошо, и что иные, подобные тебе, продолжают делать нехорошо. Ты это все знаешь, это твои родные по духу и крови друзья-офицеры. И бывших офицеров не бывает. Вот тебе новая нива духовная».
И вот я все оставил - и моих прихожан-поморов, и храмы, и духовно-просветительский центр нашего края. Слава Богу, отдал в надежные руки, надеюсь, не загубят. Тем более, я отстоял и Варзугу, да и весь Терский берег Белого моря - они тоже перешли в мою Североморскую епархию.
Возвели меня в новый статус архиерейский, и вернулся я в Североморск. Стали мы с командованием флота и с администрацией города искать помещения для епархиальных структур: управление, бухгалтерия, канцелярия, склады, резиденция. Ничего ведь нет, все надо создавать. Даже храм флотский св. Андрея Первозванного еще не достроен - хорошо хоть купола поставили.
Поехали мы по городу. Мне стали предлагать свободные здания - сюда привели, сюда, а потом показывают еще один вариант, говорят, самый лучший. И вижу я перед собой здание моего управления, где в 90-е годы я провел последние двенадцать лет моей офицерской службы.
Так вот, круг замкнулся. Божий промысл мне прямо «в лоб», без вариантов показывает: «Я веду тебя, только ты принимай, иди, терпи и служи достойно».
«Просто патриотизм» - это абстракция
Степан Пименов с риском для жизни спас и в дальнейшем под угрозой ареста своего и своей семьи сохранял Казанскую икону Божией Матери - молельный образ семьи Александра III. Икона эта была написана в память об их чудесном спасении в 1888 году, когда произошло крушение императорского поезда в селе Борки Харьковской губернии. Потом она стала молельным образом Михаила Александровича Романова, любимого младшего сына Александра III, знаменитого командира Дикой дивизии в Первую мировую войну.
Коммунисты убили его в 1918 году в Перми первым из Царской семьи, потому что он явно представлял угрозу - он обладал авторитетом во всех слоях общества, а особенно в армии, и мог стать реальным императором.
Михаил Александрович вместе со своим верным секретарем Николаем Джонсоном, англичанином по рождению, православным по вере, были прославлены в Русской Зарубежной Церкви.
У нас - пока нет. Комиссия по канонизации, как рассказал мне игумен Дамаскин (Орловский), запрашивала в Зарубежной Церкви материалы, чтобы мы могли согласовать святцы, но никаких документов, обосновавших решение о прославлении, нам не предоставили. Может, никаких исследований и не было - просто было принято решение прославить всю Царскую семью и их слуг как мучеников.
А у нас подход иной, мы должны тщательно изучать документы. До последнего времени мы имели такую возможность, но сейчас, как известно, архивы закрыты на сто лет. Так что возобновить работу по прославлению мучеников в полной мере сейчас трудно. Но я надеюсь, что моя книга «Икона Великого князя» будет востребована, когда Комиссия вернется к этому вопросу.
Когда грех невозможен
Моя книга была написана в какой-то мере именно для того, чтобы показать духовный облик Михаила Александровича как одного из лучших представителей той, увы, исчезнувшей России. Во время работы я для себя открыл совершенно иной духовный мир: мир людей, для которых допустить грех было просто невозможно, потому что это - грех. И даже если политически, идеологически, сиюминутно государственные интересы требуют пойти на какой-нибудь, что теперь называется, «компромисс», для тех людей это было исключено.
Современное наше общество потому и не понимает, не может понять императора-страстотерпца: «Он был слабый, недалекий, пьяница», - и что еще только не выдумывают. Но дело в том, что он жил по Заповедям Божьим и понимал: если нечто является грехом, то этого делать нельзя, даже если этого требует ситуация, подталкивают Дума, министры, советники и прочие. И лучше умереть, чем совершить грех.
А в наше время такие рассуждения звучат просто наивно. Люди толком-то и не знают, что такое грех, что он означает. До недавнего времени в словарном запасе Word не было слова «греховность», оно только в последней редакции появилось - уже большое дело.
Мой прадед Степан Никитич Пименов как раз относился к теперь исчезнувшему народу того времени. Я стараюсь равняться на него. Наша семья входила в категорию «царская прислуга» и, храня царскую икону, все мы жили под статьей 58–10 УК РСФСР (антисоветская пропаганда). Ведь и я родился во флигеле дворца Великого князя. Наша семья осталась жить там, где Степан Никитич жил, как управляющий. В 1917 году он был арестован, две недели его никто не видел, потом он вернулся с Лубянки совершенно больной.
Но видимо Божья Матерь уберегла его - хранителя Своей иконы. Даже в блокаду, когда все эвакуировались, он не уехал, остался при ней. Да и вся наша семья чудом избежала репрессий.
В блокаду прадед пропал. Мы так и не знаем, как он погиб. Вернувшись, семья обнаружила, что квартира ограблена, но образ Божьей Матери на месте. В дальнейшем мы передали его в храм.
Бабушки говорили, что самым страшным ругательным словом для него было «чумичка» (поварешка). Если он кого-то обозвал чумичкой, то это значит, он пребывает в страшном гневе, дальше некуда. В моей семье матерная ругань была исключена. Это было абсолютное табу, я этих слов и не знал - услышал только в старших классах школы, когда сверстники начали выражаться (в младших классах, а также при девушках, в отличие от нынешних времен, никогда не матерились).
У однокурсников в училище и во флоте мат считался лихостью, показателем рабоче-крестьянского происхождения - мы не какая-то там «белая кость, голубая кровь». И многие ребята даже из нормальных семей, где сквернословие считалось неприличным, войдя во флотскую среду, переступали через себя и начинали оперировать этим лексиконом.
Я этого не допускал, даже будучи командиром корабля. Конечно же, мне часто было необходимо воспитывать подчиненных, вразумлять их. Казалось, без этих слов - невозможно. Но мне удавалось. Подчиненные до сих пор об этом вспоминают и относятся ко мне с большим пиететом. Они меня постоянно разыскивают, пытаются со мной встретиться. Шлют фотографии с тех времен, вспоминают совместную службу, благодарят.
Мое отношение к мату все знали и считали в определенном смысле чудачеством - мол, офицер «не от мира сего». Когда хотели рассказать, что какая-то ситуация была крайне напряженной (шторм, тяжелая швартовка, угроза кораблю), то у нас на дивизионе кораблей говорили: «Там такое творилось, что Баданин матерился!». На самом деле, я не матерился и тогда, но вот такая поговорка у нас была.
Как я этого греха избежал? Не знаю. Может быть, Господь меня готовил в архиереи, а архиерей не должен так скверниться - все-таки теми же устами слово Божье нести потом.
Североморская епархия: в поисках людей с горящими глазами
В моей епархии не хватает людей, кадры - основной вопрос. Те священники, которые есть - очень хорошие. Есть очаги приходской жизни. Но лоза растет, а отростков пока нет.
Каждый приход должен стать многоклирным, потому что запросы на священство колоссальные! Сейчас мы с военными составляли сводную таблицу, и получается, что, по сути дела, священник должен быть не только на каждом соединении, но и на каждом крейсере, на каждом корабле первого ранга, на каждой атомной подводной лодке. А мы не можем обеспечить флот священниками даже на уровне соединений.
Но я верю: если Господу наше дело угодно (а оно очевидно угодно), то все получится. Надо только общаться с людьми и внимательно смотреть, кого Он посылает мне в помощники. Епархии умножаются не просто для удобства в управлении - я верю, что Господь прощает Россию за весь грех XX века, и в умы наших правителей возвращается понимание великих ее задач и особой роли в мире. А без Церкви этого не реализовать.
Поэтому сейчас первое мое дело - это поездки по приходам, по частям, кораблям, встречи с офицерами. Беседую, смотрю в глаза. Если я вижу, что среди присутствующих есть человек, у которого глаза горят и который отзывается на мои слова - значит, этот человек от Господа, он не должен быть отпущен «в свободное плавание» и забыт.
Мы говорили с Командующим флотом о том, чтобы взращивать священников среди военных. Надо поговорить с ветеранами, с теми, кто уже демобилизовался. На Севере человек в сорок пять лет уже может выйти на пенсию - и не старый, и зрелый. Если его сердце отозвалось на зов Господа, его надо направлять на учебу в семинарию, стажировать.
В прошлом на кораблях служили иеромонахи. Если посмотреть Синодики погибших во время Японской и Первой мировой войн, то рядом с названиями кораблей пишутся имена монашеские. Дальние походы, долгие отрывы от семьи… Для белого священника это проблема.
А на военно-морских базах, в гарнизонах белому священнику вполне можно трудиться. Священник с офицерами общается, матушка - с их женами работает. Прихожанки-то кто? В основном жены, конечно же. Может быть, матушке-то с ними и сподручнее будет побеседовать, и если еще и свечница в свечной лавке знает, что сказать зашедшему в храм человеку, то «чудесный улов» непременно будет.
Кто как молится, так тому и подают
Епархия у меня небогатая. Принцип деления прежней епархии вполне понятен. Мурманской остались многонаселенные промышленные центры с градообразующими предприятиями: Мурманск, Кировск, Апатиты, Мончегорск, Оленегорск. Нашей Североморской досталось побережье с маленькими гарнизонами и вымирающими рыбацкими деревеньками. У нас просто разные сферы деятельности. Моя епархия больше (две тысячи километров побережья), а по населению в четыре с половиной раза беднее. Как выживать?..
Был такой мудрый человек, питерский священник Василий Ермаков. Я любил с ним послужить, а он меня любил и духовно наставлял, и я с благодарностью вспоминаю его советы. У него была поговорка: «кто как молится, так тому и подают». Всякий раз, когда, обвешанный пакетами с подарками, заходил он в алтарь, то с хитринкой произносил эту фразу. И все соглашались.
Все зависит от напряженности нашей службы. Сегодня военнослужащие на Севере - достаточно обеспеченные люди. Президент повысил зарплаты и офицерам, и контрактникам, а подводные лодки вообще все перешли на контрактную службу. Это не прежние матросы, у которых получка - три рубля (у нас была такая зарплата в училище - три рубля шестьдесят копеек - и до свиданья, как раз на сигареты хватало).
Пожалуйста, оформите ежемесячное пожертвование – 100, 200, 300 рублей. Любая сумма очень нужна и важна нам.
Ваш вклад поможет укреплять традиционные ценности, ясно и системно рассказывать о проблемах и решениях, изменять общественное мнение, сохранять людские судьбы и жизни.
У нас в гостях был епископ Североморский и Умбский Митрофан.
Наш гость рассказал о том, как выбрал путь морского офицера вслед за своим дедом и отцом, почему однажды решил изменить свою жизнь и ушел в монастырское уединение, и как случилось, что вернулся в родной Североморск уже в сане епископа.
В. Емельянов
– Здравствуйте, это программа «Светлый вечер» на радио «Вера», в студии Владимир Емельянов. Мой сегодняшний собеседник епископ Североморский и Умбский Митрофан. Здравствуйте, ваше преосвященство, добрый вечер.
Епископ Митрофан
– Здравствуйте.
В. Емельянов
– Мы рады вас приветствовать сегодня в студии радио «Вера», в студии программы «Светлый вечер». У вас удивительная судьба. Ну действительно, вы были знакомы с такими людьми, от одного получили благословение, но об этом всем чуть позже. А вообще вы потомственный морской офицер.
Епископ Митрофан
– Ну в общем, да.
В. ЕмельяновО
– Вы не могли бы рассказать немного о вашем роде? Ведь у вас все – и отец, и дед, и прадед – все были морскими офицерами.
Епископ Митрофан
– Ну да, но наиболее ярко для меня отразилось в моей судьбе это мой прадед, который был близок к адмиралу Макарову Степану Осиповичу. Это был конец XIX века, становление океанского императорского флота. Наши корабли вышли в океан и везде демонстрировали свой флаг, присутствовали во всех важных регионах. И это вот мой прадед застал, он служил 12 лет под началом адмирала. Он не был офицером, он был унтер-офицером, то есть он выслужился именно из простых рядовых матросов за счет своих личных качеств. У нас хранилась в свое время подаренная фотография адмирала Макарова с подписью, значит: «Самому преданному и ответственному кондукто́ру флота».
В. Емельянов
– А что такой кондукто́р?
Епископ Митрофан
– Кондукто́ры – надо сказать, что это были самые ненавидимые революционными солдатско-матросскими массами люди. Это преданные унтер-офицеры флота, в общем, те, на которых мог опереться всегда офицер, командир. Ну впоследствии это в наше время, допустим, мичмана, старшины на флоте. А тогда они назывались кондукто́ры. И потом именно, видимо, я так предполагаю, в насмешку уже в советское время кондукторами стал звать почему-то продавцов билетов в трамваях там и так далее. То есть, видимо, тут есть какая-то такая глубокая ненависть, противостояние. Если мы вспомним фильм Эйзенштейна «Броненосец Потемкин», то там, значит, показывают сцену, когда кто там значит не согласен с тем, чтобы тут офицеров расстреливать, кондукто́ры, конечно же, типа там предают своих там друзей матросов, и их там отдельно расстреливают. То есть вот так вот все было. То есть кондукто́ры это те, на которых опирался флот, на которых он держался, то есть это самые преданные люди. А мой прадед Степан Никитич, он был еще очень талантливый человек, ну типа как Кулибин такой. И для адмирала Макарова, который как раз в этот момент занимался разработкой всех новых образцов вооружения для флота, то есть тогда впервые появлялось понятие вот эти самоходные мины, которые потом назывались торпедами, и минное вооружение с использованием электричества, тоже тогда диковинка была, гальванические элементы. Вот это все на флагманском корабле адмирала проходило испытание. И мой прадед как раз этим занимался. То есть он дорабатывал вот эти все научные, новые ну такие прорывы, которые адмирал Макаров, благодаря своему удивительному таланту, не только как полководца, но и как инженера, он внедрял в жизнь, и мы были впереди в области вооружения минного. И адмирал Макаров, по сути дела, явился родоначальником вот минного дела на российском императорском флоте. И я очень рад, что именно мой прадед был с ним рядом все это время. И в дальнейшем, когда он демобилизовался, он пошел именно по протекции адмирал Макарова. Интересно, что их даже дома были рядом, на Моховой улице, это я позже уже выяснил. Он занимался внедрением электрического освещения во всех дворцах. То есть в дальнейшем он даже первую проводку, я думаю, сейчас она там сохранилась до сих пор, сделал в Исаакиевском соборе. Его допустил Святейший Синод, поручил именно ему, его бригаде, и он за это получил золотые часы с боем, которые пропали в блокаду, как многое другое ценное, очень памятное, к сожалению. Вот от Святейшего Синода.
В. Емельянов
– Я хотел такую немножко болезненную для многих в нашей стране тему затронуть. А он не пострадал потом уже, в советское время?
Епископ Митрофан
– В советское время, естественно, и он, и моя семья должна была быть расстреляна. Это, так сказать, совершенно было предопределено. Потому что в конечном итоге его вот этот авторитет в Петербурге, и работы во дворцах, ведь дворец доверить, надо очень быть, чтобы знать, что человек честный. Там ведь не спрячешь все, что лежит открыто, просто в доступе. Там если кто читал про, допустим, Юсуповых, у них стояли вазы, наполненные самоцветами доверху, значит, это был просто такой шик особый дворца. Ну и это же не будешь все прятать. Поэтому доверие, честность, трезвость – вот это были принципы, которые создали ему имя. И в конечном итоге его забрал себе брат Николая II, Михаил Александрович Романов, и он стал управляющим дворца на Английской набережной, во флигеле которого, собственно, мы с братом родились.
В. Емельянов
– Вот я как раз хотел спросить, как вам удалось пожить во дворце Великого князя Михаила Александровича.
Епископ Митрофан
– Да. И именно он выбрал его, человека, которому можно было доверить дворец и быть спокойным, что все будет в нем работать. Михаил Александрович очень был человек продвинутый в техническом отношении, он дворец свой наполнял всякими новшествами последними, там различные лифты, там подача трапезы, допустим, там с какого-то подвального этажа наверх, уже накрытый целиком стол выезжал, так сказать, прямо в парадную залу. Ну всякие такие вот интересные вещи.
В. Емельянов
– Это кто был в Юсуповском дворце, он знает все это по рассказам экскурсоводов. И ваш прадед к этому имел самое непосредственно отношение.
Епископ Митрофан
– Ну безусловно, да. Ну вот этот дворец на Английской набережной великого князя Михаил Александровича, это вот такая для меня очень дорогая точка Петербурга. И, конечно, самое главное, та история иконы, которая хранилась в нашей семье. То есть икона Царской Семьи, написанная в память о ее чудесном спасении в 1888 году у станции Борки, известное, Харьковская губерния знаменитая, дело, когда погибло 43 человека, а Царская Семья практически там у кого-то палец был сломан один и больше ничего. То есть это явное чудо Божие. И многие в честь этого события, в память писали какие-то памятные дары императорской семье. И, в частности, была написана икона Казанской Божией Матери. Очень большая, в дорогом тяжелом серебряном окладе. И она стала молельным образом великого князя, она хранилась у него во дворце в молельне. И когда дворец громили революционные матросы, вот мой прадед сумел ее вынести оттуда. Потому что выкидывали все из дворца. Это бабушка рассказывала мне лично, как это все было ужасно, как с верхних этажей кидали абсолютно все там, всю драгоценную мебель, удивительные всякие предметы искусства – все это просто грохало об двор, вот эти перепоясанные лентами ребята пьяные. И, в частности, конечно, вопрос для прадеда было важно спасти эту икону. И потом эта икона хранилась у нас. И, как я сейчас понимаю, именно присутствие этой иконы, прадеда благословил протоиерей Николай Комарецкий, это последний настоятель храма на Благовещенской площади, которая ныне Площадь Труда, храм, который был взорван первым, в 29-м году. Дальше там все остальные взрывали, но это был самый первый взрыв. Протоиерей Николай Комарецкий заболел после этого и через два года скончался, хотя он бы еще достаточно в силах. И он ему сказал, что, значит, Степан Никитич, храни до лучших времен, пускай в доме. И она у нас хранилась, хотя, конечно, она совершенно не домашняя икона. И это было всегда большим ну как бы риском. Потому что она у нас хранилась занавешенная, я помню, я там заглядывал за занавесочку на кухне. Но если кто бы глянул, это было понятно, что это икона царская, и вообще что она тут делает, почему она так хранится в семье, в общем-то, людей ответственных, государственных, так сказать, работающих в закрытых заведениях. И, естественно, страх, который сопровождал жизнь нашей семьи, он был постоянный. Естественно, прадеда арестовали сразу. И мы думали, что все. Ну я-то это не застал, естественно, бабушка рассказывали, что, собственно, они попрощались. Его не было неделю. Но каким-то вот, каким, а я так думаю, что именно заступничеством Божией Матери, он был хранитель, ему было поручено хранить, и поэтому он не должен был быть расстрелян. И вот ну он вернулся больной, соответственно. Неделю стояли на ногах, оказывается, забитые, как сельди в бочке, в подвалах на Гороховой. И он вернулся больной совершенно и не хотел об этом никогда рассказывать и ни вспоминать даже, молчал всегда. И в этом напряжении, когда пошли следующие по спискам проходить – 32-й, 37-й год, естественно, мы все, как бабушка рассказывала, все время слушали, где остановилась машина, воронок, у какого подъезда, куда идут. Это все ночи, говорит, напролет.
В. Емельянов
– Я не представляю, как можно вообще в этом ужасе жить все время.
Епископ Митрофан
– Бабушка моя в результате, я застал этих моих бабушку и ее сестру, они были повреждены, они пребывали, вообще они все время жили в страхе. Это был уже, наверное, год 86-й, нет, раньше, наверное, 70-й год, когда я, значит, ну будучи еще таким юношей, у нас дома стоял так называемый таксофот. Это некое стереоустройство фотографическое начала века, принадлежавшее князю, для этих изображений объемных. Ну потом это все стали уже делать там всякие пластмассовые аналоги, уже в советское время это все. Но изначально это было, так выглядело, очень солидная такая аппаратура, и там порядка сорока картин этих самых на пластинах там вращались, и там, значит, можно было увидеть различные пейзажи того, ныне ушедшего мира императорской России. И я вдруг обнаружил, что сзади есть какое-то дно второе. И я, значит, открутив эти древние какие-то винтики, вскрыл. И там обнаружил пакет, завернутый в газету, как раз именно где-то вот 15-16-го года. И внутри оказались пачка фотографий. Оказалось, что это фотографии, потом я читал это в воспоминаниях, фотографии, которые делал великий князь Михаил Александрович во время Первой мировой войны, когда он командовал Дикой дивизией. Там засняты были, ну как я сейчас помню, значит, там засняты всякие атаки, артиллерийские какие-то обстрелы, там жизнь в окопах, какие-то советы там этих, значит, где-то в Ставке там и так далее. То есть их было штук 60 этих фотографий. И я сказал: бабушка, вот смотри, что я нашел, значит. Бабушка так посмотрела, говорит: хорошо, хорошо положи, я потом посмотрю повнимательней. Я помню, я ушел в школу, и когда я вернулся, говорю: бабушка, можно, я еще хочу посмотреть, где они? – Их больше нету. Я говорю: как нету? – Их больше не существует, я сожгла. Я говорю: как так? Значит, все вообще, никогда не вспоминай об этом. Я говорю: да что такое, почему надо было? То есть это уже были брежневские застойные года, они, естественно, всем было абсолютно все равно все эти фотографии, и все уже и публиковали. Но вот у нее это было, говорит: придут, арестуют и даже не спросят, зачем ты это сделал. И все, это все закончится вот так, навсегда забудь об этом. И я понял, что просто она не может по-другому мыслить, она все время ждет, каждую ночь, так сказать, что это все равно закончится плохо. Потому что наша семья попадала под категорию царская прислуга.
В. Емельянов
– Да, я вот поэтому вас и спросил.
Епископ Митрофан
– Статья 58-10, и все ясно. Вот поэтому это чисто, что эта икона была у нас дома, и она нас сберегала. То есть мы должны были сохранить ее до времен, ну в дальнейшем мы ее, да, передали в Серафимовскую церковь Петербурга, она там сейчас хранится, почитается, и многие туда приходят помолиться к ней.
В. Емельянов
– Мой сегодняшний собеседник епископ Североморский и Умбский Митрофан. Имея такой бэкграунд, таких родственников, как ваши предки, очевидно, что вы пошли по их стопам. А что было самым сложным в вашем морском служении? Вы служили на Северном флоте.
Епископ Митрофан
– Я служил на Северном флоте. У меня отец капитан 1-го ранга, подводник. Он участник войны. И это, конечно, его благословение было, нам с братом обоим идти по этой стезе. Мы хотели в подводники идти, но он категорически сказал, что никаких подводников, с меня хватило моих друзей, я, значит, больше не выдержу. Потому что у него очень много погибло друзей. Просто личных близких друзей погибли во время испытаний, новых лодок после войны, когда наша страна вот пыталась, значит, вырваться вперед в этом вопросе, началась гонка вооружений. И он очень многих потерял, и сам неоднократно был в тяжелейшей опасности. Он сказал нам идти и в надводники, и мы с братом действительно пошли, стали командирами кораблей. Самая сложная работа офицера это принятие решений. То есть, казалось бы, вот в 90-е годы начали говорить, что офицер стало словом ругательным – мы это все прошли, я это помню как раз, я застал это в полной мере, – и типа что это бездельники, непонятно, там деньги получают, а непонятно, что они там делают, ничего не делают. Офицер принимает решения, он берет ответственность на себя и отвечает за это решение. И делает все, чтобы оно было выполнено. Поэтому, конечно, самое сложное в жизни это именно это принятие решения, когда экипаж, ну как англичане говорят, кто командир – ну первый после Бога. Экипаж, он всегда сморит на командира, то есть это большая вот эта ответственность. Я всегда был командиром, так получилось, я никогда не был подчиненным. Я начал с маленького корабля, просто выпросил себе этот корабль, небольшой рейдовый тральщик. Это я всего прослужил год, как выпустился. И мне поверили, видя мою такую настойчивость, и я стал командиром маленького корабля. И дальше я переходил, только лишь меняя класс корабля и ранг.
В. Емельянов
– И в итоге вы дошли до...
Епископ Митрофан
– Ну я дошел не слишком до большого корабля, но тем не менее, ну потом я просто ушел на штабную работу. Я уже дальше не двигался, и служил в Североморске.
В. Емельянов
– А вот это вот: я не могу без моря, как говорят моряки? Или как летчики: я без неба не могу, что я буду на земле делать. Или в вашем случае, на суше что я буду делать.
Епископ Митрофан
– Я не знаю. Дело в том, что все зависит от того, в какой мере человек побыл в море. Некоторые там: не могу без моря там, качни стол, без качки не могу там, -всякие такие поговорки.
В. Емельянов
– Нет, ну это да.
Епископ Митрофан
– Но дело в том, что те, которые по-настоящему поплавали и которые, в общем, были в переделках, и достаточно много было тяжелых моментов и нервного напряжения, я не скажу, что меня тянет опять, значит, вот пойти, я пошел бы там. Я считаю, что я сделал достаточно, я действительно был командиром и ходил в море.
В. Емельянов
– А вот эти переделки, вы можете рассказать, что это за истории были? Или это секретно?
Епископ Митрофан
– Нет, это не секретно, почему. Это всегда связано с какими-то, ну ситуациями аварийными, которые неизбежны в экипаже. Людей много, допускаются ошибки, выходит из строя техника, это может происходить. Ведь хорошо, если это происходит где-то ну в таких условиях не критических, а если это шторм, а если ураган, и ты вообще на пределе, еще немного и все кончится плохо. Я такую ситуация застал. Я в принципе ее рассказывал уже, помню, кто-то брал у меня такое интервью, но я могу повторить. Это мы шли, я перегонял достаточно большой корабль, это плавмастерская – это такое большое судно, было поручено перегнать вокруг Скандинавии. Надо было выйти с Баренцева моря, с Полярного, с базы, и войти дальше в Балтийское море, на ремонт в Польскую Народную Республики в то время, потому что корабль польской постройки. Это в Гдыню мы должны были перейти. И, в принципе, время было выбрано неплохое, август, конец августа и прогнозы были нормальные. Но, тем не менее, мы попали в очень тяжелую переделку. Значит, то есть корабль по своему техническому состоянию был не в состоянии выдержать ту нагрузку волновую и ветровую, которая выпала в ту ночь. Нас накрыл циклон тяжелейший, который должен был пройти мимо, а он взял да повернул на 90 градусов и ночью нас накрыл. То есть мы даже не могли никуда ни спрятаться, ни отойти в сторону, это произошло моментально и неотвратимо. И началось, в общем, такая ситуация, когда корабль изношенный очень долгими боевыми службами, значит, это происходило у берегов Гвинеи-Бисау, значит, у Мозамбика, там были наши базы лодок, эта плавательская обеспечивала ремонт. То есть там климат ужасный, все железо сгнивает, проводка электрическая вся рассыпается. Ну это тропики, жара страшная...
В. Емельянов
– И влага еще.
Епископ Митрофан
– И влага. И это все разрушает, коррозия просто вот съедает. Естественно, она там провела 24 года. Можно представить, что произошло с кораблем и всеми его этими кабель трасами и все остальное. Но, тем не менее, надо было идти на ремонт, на ремонт мы пошли, и значит, вот в таком состоянии совершенно изношенном мы попали вот в эту переделку, когда просто волновые нагрузки были столь велики, что пошли трещины по корпусу. А в эти трещины стала поступать вода. А вода стала поступать в совершенно разрушившиеся оплетки кабелей 380 вольт, стало замыкать это все на корпус. Стало бить 380, значит, соответственно, там возьмешься за рукоятку, а тебя там шарахает, и непонятно, как ходить по кораблю. То есть вот такая ситуация, которая нарастает, и мне поступают доклады отовсюду, со всех боевых постов. А я должен, так сказать, и все ждут от меня указания...
В. Емельянов
– Решения.
Епископ Митрофан
– Решения. И я должен решить, потому что я командир. Это вот был такой момент. Я вижу, что ситуация ухудшается, выходит из строя руль, корабль уже не может эффективно выходить на волну. А это катастрофа, потому что корабль он борется, в принципе, с любыми штормом до тех пор, пока он может встать носом на волну. Ежели его завалит лагом, как говорится, боком, да, то его опрокинет, он не предназначен для этого. И естественно, так вот его не опрокинешь как бы поперек, пробуй его переверни. А боком – раз, тебя ковырнет и все, и ты до свидания. В этом деле еще очень важно, работает ли рулевая машина и хорошо ли работают двигатели, достаточно ли его хода. А когда руль начинает плохо перекладываться, потому что мы вынуждены были перейти на аварийное управление, потому что электрическое отказало. А аварийное управление это долгое, медленное перекладывание там за счет аварийных систем, совсем без этих усилений машины, которые придают, это чисто работа рулевого, который крутит эту самое колесо этого руля, и через пять минут он уже весь мокрый и изнемогает, потому что ему надо то в одну крутить сторону, то в другую. Но мы установили смену, меняли там через каждые десять минут рулевых, они крутили эту самую. Но, тем не менее, я вижу, что корабль, он только выходит на волну и он заваливается опять, то есть он не держится. И надо было что-то делать. И вот в этот момент, когда я понял, что... Потом экипаж, все-таки плавмастерская не такой плавучий корабль, он редко выходит в море, он стоит где-то в основном. Экипаж укачался, и действительно, с ними ничего поделать невозможно. Некоторые просто в бессознательном состоянии катаются по коридору, там ты его, хоть что хочешь с ним делай, а он совершенно не соображает ничего, то есть тяжелейшая морская болезнь. Надо рассчитывать на тех, которые остались. Осталось их немного. Все это надо рассчитать, кого куда направить, чтобы корабль продолжал жить. И вот именно в этой ситуации тогда, у Фарерских островов, ну вот я значит, впервые, наверное, обратился к Богу. Я понял, что люди смотрят на меня, а у меня возникло, а я на кого смотрю, что я-то кто, я ж тут не Бог. И тогда вот у меня возникла вот эта мысль, что надо, наверное, что-то такое пообещать, взять какой-то ну важный такой обет не обет. Но какие-то такие у меня мысли были, что если я спасусь, то я уже, так сказать, теперь не забуду об этом, я буду всегда как бы вот что-то такое... Вот я не сформулировал тогда, что это.
В. Емельянов
– Вы мне скажите кратко, ваша история, она благополучно закончилась? Вы дошли до Гдыни тогда без потерь?
Епископ Митрофан
– Да, удивительным образом, без потерь мы пережили эту ночь. Мы сумели, собралась команда, которая оделась в защитные одежды, которые не пробивало, эти химкомплекты, то есть они могли прикасаться ко всему. Они, связавшись канатами, сумели дойти до румпельного отделения, где эти все залитые машины, которые не давали поворачиваться рулю. Они там просушили все. Мы восстановили боеготовность, как говорится, восстановили ход, восстановили работу рулевой машины. И, в принципе, мы к утру уже вышли из этого шторма, и наступил полный штиль. Это было какое-то такое просто после кошмара вдруг такая благодать. И мы почувствовали, что просто мы, значит, вот спаслись, нас Господь простил.
В. Емельянов
– Ваши рассказы морские, конечно, можно слушать и продолжать дальше, время программы у нас только с вами ограничено. Но надеюсь, что это не последняя встреча. И меня, и наших слушателей, я уверен, интересует вопрос, как морской офицер стал епископом. В вашей судьбе случились какие-то радикальные перемены? Как это у вас произошло? Ну вот такой маленький маячок вы дали, что вот во время этого шторма.
Епископ Митрофан
– Ну вот да, были как бы такие вот от Господа, такие вот уроки, и вот так Господь протягивал руку, важно было ее не оттолкнуть, а почувствовать, что здесь происходит. Ну тут было трудно не почувствовать, когда решался вопрос жизни и смерти, это всегда для человека очень важно. В этот момент принимаются правильные решения, если человек действительно человек. Ну вот такие случаи безусловно были. Но они, может быть, достаточно личные, поэтому я не могу в полной мере это все рассказывать. Но путь этот постепенный был. То есть я чувствовал, что моя жизнь офицера рабоче-крестьянского флота там в Красной армии, она какая-то вот неполноценная. Мне не хватало очевидным образом, не хватало ну какой-то опоры жизненной, я не чувствовал, в чем смысл жизни, я его не мог найти. И это меня очень угнетало. Ну в общем-то вот так где-то. Этот путь сокровенный. Тут нельзя сказать, что вот так щелчок, и все, значит, изменилось.
В. Емельянов
– Как отнеслись ваши близкие? Ведь у вас семья, жена, ваши дети. Это же прямо действительно, ну если там у человека, у мирянина, который принял крещение, в идеале должна меняться жизнь, то уход в священство, ну это действительно просто другая жизнь.
Епископ Митрофан
– Ну я был абсолютно одинок в этом своем решении, в этих своих переменах конца 90-х, когда это наступило. Я прощался с флотом, все сокращалось, все резалось, значит, всех гнали, лишь бы только зарплату не платить. Подписывали любые там, значит, бумаги на увольнение, кому угодно, пожалуйста. Только напиши и тут же исчезай, потому что денег нет и не будет. И всех разогнали, всех профессионалов, командиров, всех, кого только можно было. И я оказался в такой ситуации. И вот сейчас еду в Дивеево, это будет 20 лет, как я туда поехал. Мне просто сказали, что, знаете, есть такое место святое, где можно спросить о своей судьбе. Ну сказали люди верующие, я тогда был так это в поиске. И я сел на свою машину тогда и поехал в Дивеево. И вот в Дивеево я три дня молился у мощей Серафима Саровского, и на третий день, в общем, я получил ответ совершенно конкретный. Ну это опять скажете, что морские байки, и времени мало.
В. Емельянов
– Нет, я не скажу, потому что я хоть и не стремился никогда к священству, да и вряд ли это возможно, но, тем не менее, я бы тоже сказал, что вот мало кто может поверить, почему я все-таки пришел в Церковь, почему я принял крещение. И это было тоже необъяснимо совершенно, потому что это случилось, кстати, между прочим, вот так вот на щелчок, в один момент почти.
Епископ Митрофан
– Ну у меня это щелчок был. Но я говорю, что все-таки, чтобы этот щелчок произошел, еще до этого должен быть достаточно длительный путь каких-то вот таких событий, указаний, каких-то таких размышлений человека, когда он сталкивается с чем-то.
В. Емельянов
– Ваше преосвященство, я предлагаю нам сейчас прерваться буквально на пару минут. Я напомню, что мой сегодняшний собеседник епископ Североморский и Умбский Митрофан. И мы сегодня говорим о его морском служении – это было в первой части программы, во второй части программы мы уже будем говорить о его служении в Церкви. Тем более, есть тоже очень интересные и встречи, и события и так далее. Дождитесь, мы вернемся буквально через минуту.
В. Емельянов
– Мы продолжаем наш «Светлый вечер» на радио «Вера». В студии Владимир Емельянов и мой сегодняшний собеседник, епископ Североморский и Умбский Митрофан. В первой части программы мы поговорили о морском служении владыки, потому что он из старого рода морских офицеров, еще тех, которые служили царскому флоту. И закончили мы нашу предыдущую часть тем, что, в силу различных обстоятельств, жизненных, духовных исканий, владыка пришел в Церковь уже просто как священник. Вас ведь благословил архимандрит Иоанн Крестьянкин, глубоко мною почитаемый старец. К сожалению, я его не застал в живых, а тогда, в общем, еще в то время, когда он уходил из жизни, в моей жизни еще Христа не было. То есть Он был, но я был сам по себе, а все остальное было само по себе. Хотя я никогда себе не позволял никаких вольностей, никаких там смешков и так далее, но дело не в этом. Как вы с ним познакомились, с архимандритом Иоанном Крестьянкиным?
Епископ Митрофан
– Ну я так с ним познакомился достаточно это, может быть, дерзновенно, что я познакомился. Просто так Господу было угодно, чтобы я услышал его мудрость. А произошло это очень так достаточно тоже забавно. Мой сын учился в музыкальной школе на флейте. Значит, его преподавательница, которая его вела, вдруг говорит: извините, я с вами прощаюсь, больше меня здесь не будет. Я говорю: а как это, вы уезжаете что ли из Североморска, а что случилось? А меня благословили жить при монастыре. Я говорю: а что это такое за слово благословили, и кто благословил? Я продаю квартиру и уезжаю в Печоры. Я говорю: вот тебе раз, а как это так можно? Она говорит: да-да, вот меня старец благословил. Я впервые тогда вот услышал такое слово «старец», «благословил». Я говорю: и как это что? И говорит: а вы тоже поезжайте и благословитесь. Я говорю: а на что благословиться-то, уезжать отсюда что ли? Она говорит: а это как он скажет. Благословитесь на жизнь. И вот мне это запало в душу. Думаю, может, действительно надо что-то узнать. И я поехал туда вот. Я поехал, взял сына с собой. Мы приехали, пошли туда к келейнице, там помню, Татьяна. Она говорит: нет, батюшка тяжело болен, практически не знаем, что будет, он никого не принимает. Но, говорит, вы напишите тогда записки. Давайте, я ему дам, он даст ответ через меня. Я говорю: хорошо, все замечательно. Ну и действительно мы наблюдали, как там бесконечно с уколами бегали. То есть просто тогда момент был, думали, что все уже.
В. Емельянов
– Да, там кризис был.
Епископ Митрофан
– Да, был кризис, потом Господь продлил ему годы, и он опять встал. А тогда был момент полного, значит, уже отчаяния у всех, все прощались. И мы написали. Я написал, что я написал, я писал, что прошу благословения на венчание, что мы живем с женой вот, какие-то обстоятельства писал жизни. Стараемся там церкви помогать, там то, се, все ну такие житейские дела, вот благословите на венчание. И мы отдали эти записки. Она сказала: ну приходите завтра в это время, я вам скажу ответ. Ну а оказалось, что на следующий день приходим, она говорит: он прочитал и ничего не сказал. Я говорю: и что теперь? Она говорит: ну завтра скажет. Мы там провели неделю. Он молчал и не отвечал. А потом вдруг встал в воскресенье и пошел на литургию. Это был праздник Корнилия Печерского мученика, он решил встать. Там переполох – батюшка встал, значит, все там, за ним там эти тысячи людей понеслись там, его стали охранять всячески. Он помолился, потом также бегом его увели обратно, опять побежали уколы делать. И мы после этого подошли к нему, и вот после литургии он дал ответ. Он дал мне ответ, что мне либо принимать монашество, то есть значит, либо жить одному. Но вернуться к своей первой жене. Но это было полное... Мы с женой первой расстались давно, и совершенно не собирались, и я даже не знал, где она. Вот говорит, вот такое вам, – эта Татьяна сказала, – меня простите, я просто ретранслятор, я понимаю, что я вам говорю такие вещи, которые сейчас вам будут весьма... Я говорю: ну весьма, и что теперь делать? Ну вот такое сказал. Вы либо вернетесь к первой жене, либо должны расстаться с этой женой. Ну, короче, разговор пошел. Так было дело. Но я плохо представлял, как я это скажу жене, когда вернусь. Она нас благословила, чтобы мы там получили разрешение на венчание. А я приеду, скажу, что вот такая нам доля выпала. Это была, конечно, катастрофа. Можно представить, как женщина к этому отнесется. Пускай даже какая-то вера там есть, но все равно, это же трудно вместить. Но, слава Богу, все-таки мы вот это решение приняли. Мы развелись. Я, правда, поехал к первой жене. Действительно нашел ее, мы встретились. Это, конечно, было, когда я ей предложил, что давай, значит, вместе, обратно, это был шок, конечно. Но это было очень важно. Нам было важно встретиться, потому что для моего дальнейшего служения необходим мир на сердце. Я должен со всеми примириться, не должно быть того, что там, что творят люди, когда разводятся.
В. Емельянов
– Ой, да, бывает по-разному.
Епископ Митрофан
– И поэтому надо было все это. И она очень это приняла, она была очень рада, что я вот так вот поступил, что мы вот так встретились. Мы друг другу все простили. И мы прекрасно сейчас общаемся. У нас внуки, дети, все и там все замечательно. Это было необходимо, то есть в этом всем была мудрость. Это вот только так можно было решать эти вопросы. Ну да, конечно, мы расстались. И благословение нам было от моего архиерея обоим принимать монашество. И даже предполагалось, что в этом случае мы могли бы жить, как брат с сестрой, взять на себя там окормление Североморска, нас все знали.
В. Емельянов
– Да, и хозяйство вдвоем вести...
Епископ Митрофан
– Так вести, да, но жить, соответственно, в чистоте. Но моя супруга не решилась, говорит: я не готова, я не могу, я просто я не выдержу. Нет, позже, потом. В общем, короче, я принимал один монашество.
В. Емельянов
– Так получилось, что вы, когда принимали священство, в нашей стране произошла ужасная трагедия, о которой вы потом напишете книгу. Я имею в виду подводную лодку «Курск». Сейчас уже довольно много времени прошло. Не очень-то и телевидение вспомнило почему-то. Вы как-то особо это переживали?
Епископ Митрофан
– Я к этой теме вернулся спустя десять лет. И книга моя посвящена десятилетию. Я за эти десять лет, ну в силу того, что я уже был монахом, я пребывал в таком уединении молитвенном. Мой архиерей очень мудро меня отправил в очень далекие края, где и дороги туда не было, это древние поморские села. То есть я мог заниматься тем, чем должен заниматься монах даже на приходе, то есть молитвой. И в эти десять лет, за эти десять лет пришло некое осознание, понимание сути того, что произошло.
В. Емельянов
– И что же произошло на самом деле?
Епископ Митрофан
– Что произошло? Я не касался никаких технических и прочих проблем, это совершенно не имеет значения. Какая разница, как Господь решил забрать этот лучший экипаж. Господь для жертвы всегда берет самое лучшее. Это была жертва, да. И мне все равно там, вот, кто виноват, какие – да это абсолютно не имеет значения. Зачем это было дано. И когда я, спустя 10 лет, встречался с людьми там, спрашивал, что вы делали в августе вообще 2000 года? Все говорили одни слова: мы сидели у телевизора и плакали. Вот для чего это было нужно. Ну невозможно было нашу страну наконец привести в состояние нормальной нации. Нацию объединяет горе.
В. Емельянов
– Вы сейчас считаете, что мы нормальная нация?
Епископ Митрофан
– Я считаю, сейчас что мы другая нация, не та, что была в 90-е годы. 90-е годы вы застали?
В. Емельянов
– Я застал 90-е годы, да.
Епископ Митрофан
– Все на продажу, когда все глумливо, все можно продать: историю, имена, над всем смеяться. Офицеры – ругательное слово, ветераны – ордена там лучше не надевать. И все остальное.
В. Емельянов
– Кстати, вот для меня это загадка по сей день. Вообще вот я из своего детства помню, во-первых, дед мой военный профессиональный, который прошел войну, вернулся с войны. Я помню, что в моем детстве довольно много было людей в военной форме на улицах.
Епископ Митрофан
В. Емельянов
– У ребенка, вообще вот у меня конкретно, было нечто среднее такое отношение к военным, это типа не милиция, но и по башке тоже можно получить за какой-то там в подворотне, да, выкуриваемую сигарету. Запросто мог подойти офицер и просто дать подзатыльник. Сейчас людей в форме почему-то на улицах не так много...
Епископ Митрофан
В. Емельянов
– Это все еще длится?
Епископ Митрофан
– Совершенно верно. А вы много видите священников, в форме ходящих по улице? Я тоже их не вижу. Это тоже отголосок.
В. Емельянов
– Вот приходил недавно иеромонах Димитрий Леонов, он окормляет «можайский куст», как он это называет, исправительные учреждения. Вот он как раз ехал к нам сюда на передачу и рассказывал, как какой-то человек в транспорте напротив него сидел и строил ему рожи, например, корчил.
Епископ Митрофан
– Ну это неизбежно, его же колбасит при виде креста, как же, это все мы проходим. Крест, он тяжелое воздействие оказывает на людей, которые повреждены духовно.
В. Емельянов
– Ну и вы знаете, мне кажется, что тут еще сыграло свою роль то, что довольно агрессивно общество сейчас к Церкви стало относиться. Вдруг такая перемена произошла. Сначала, наоборот, все прямо ринулись прямо на таком эмоциональном духовном подъеме, скорее в храм, отмечать все праздники, а теперь риторика изменилась. Она чувствуется, кстати, это из средств массой информации, это слышно от людей, которые ну действительно ернически довольно к этому относятся. То есть даже не идет просто речь о том, что ну слушай, ты верующий, ты неверующий. Я неверующий, но я уважаю твой выбор, и это твой выбор, в конце концов. И вот эта риторика, она сменилась. И как вы считаете, это временно вообще, это каким-то образом изменится?
Епископ Митрофан
– Нет, это не изменится. Это нормально. Значит, как говорил Тертуллиан, Церковь, если она не гонима, то она не Христова. Это мы все хотим, чтобы было там симфония, Византия, чтобы опять – мы всю этой эйфорию прошли, все закончилось 17-м годом. И вовсе наши новомученики, они не потому нам так дороги, что они были замечательные совершенно люди до во время революции. Все были повреждены, все. Другое дело, что они кровью искупили. Кому-то это Господь позволил свой грех искупить кровью, и они теперь новомученики. И мы за счет их крови сейчас и живем, собственно, не по своим заслугам. Поэтому что касается Церковь, которая испытывает эти нападки, это слова Господа: «Меня гнали, и вас будут гнать». А как же, это непременно. Почему, потому что мир, он не может принять Церковь, не может принять святость – это иноприродные, инородные совершенно миры. И я должен сказать, что нынешняя ситуация с Россией, когда вдруг мы для всех абсолютно ненавидимы, просто непонятно, что происходит. Ну что мы вам, собственно, сделали, что вы так все как с ума посходили вокруг во всем мире? Это тоже корни, потому что у нас православие. Католицизм угасает. Я там в Италии, в Милане уже десять лет на конференциях с ними беседую, с католиками все это мы обсуждаем. Они не представляют уже той опасности для мира, для сил зла, которую представляет собой православие, ортодоксия – то есть сохраненная вера апостольская. И поэтому неприятие России, оно во многом спровоцировано развитием православия в России.
В. Емельянов
– Вы думаете?
Епископ Митрофан
– Я думаю, да.
В. Емельянов
– А мне кажется, что здесь как раз сугубо дело персонифицированное.
Епископ Митрофан
– Да хоть персонифицированное. А что вы думаете, у нас персоны к православию относятся прохладно?
В. Емельянов
– Нет, я не знаю, как относятся, я с ними не знаком. Я не знаком с этими персонами.
Епископ Митрофан
– А я знаю. Вот давайте я вам скажу. Я только что вернулся недавно с главного военно-морского парада России. Грандиозное мероприятие, правильно же, было?
В. Емельянов
– Я никогда не был.
Епископ Митрофан
– Нет, ну вот трансляция была, главный военно-морской парад, на Неве который в Кронштадте происходил. Вы видели, наверное, репортажи об этом, как там все было.
В. Емельянов
– Ну одно дело репортажи, телевизионная картинка, другое дело...
Епископ Митрофан
– Вот замечательно, первый канал очень постарался насчет сделать, отрежиссировать.
В. Емельянов
– Они вообще очень режиссируют старательно все.
Епископ Митрофан
– Да, это был уровень. Но совсем не это меня, например, порадовало и потрясло. Я находился на трибунах и видел все происходящее, значит, по плану это их мероприятие. После всего парада завершения наш верховный главнокомандующий вместе с главкомом и со всеми гостями должны были убыть на прием в адмиралтейство. Но наш верховный спрашивает: а где патриарх? Ему говорят: а он в Кронштадте, там прибыли мощи Феодора Ушакова. Он говорит: а мы не там почему? Ну так было в общем-то распланировано: там служба, здесь у нас парад. Он говорит, давайте мы, тут нас подождут, а мы все-таки поедем туда. И наш президент убыл туда, чтобы помолиться у мощей прославленного адмирала флота. Это ведь не по протоколу вообще, нарушение. И после этого он вернулся уже со Святейшим, и мы беседовали. И самое, наверное, яркое впечатление, чем поделился его Святейшество, что когда в этом соборе кронштадтском, там стояли тысячи моряков на литургии, в белой одежде, форма раз к этому празднику всем была подготовлена, впервые, кстати. И когда диакон вышел петь «Отче наш», и когда все тысячи молодых глоток вот грянули дружно «Отче наш» и спели так, как никогда в жизни нигде «Отче наш» не звучало, это, наверное, знамение времени. Потому что оказывается, помимо того, что официально приказано разучить гимн, оказалось, что было разучено и молитва главная «Отче наш». И я думаю, это правильно. Наверное, каждый, кто хоть когда-нибудь был в тяжелой обстановке, он хватался за то, что какую молитву сказать, произнести, лишь бы только «спаси и сохрани». И поэтому если у человека военного будет наготове наша исконная российская православная молитва, я думаю, это очень важно. Вот такие впечатления.
В. Емельянов
– Я напомню, что мой сегодняшний собеседник епископ Североморский и Умбский Митрофан. Владыка, скажите, пожалуйста, а в общем, по большому счету, получается, что круг замкнулся. Вы начинали служить на Северном флоте, сейчас вы возглавляете Североморскую епархию. Она ведь не очень давно появилась, да?
Епископ Митрофан
– Ну да, вот четыре года будет.
В. Емельянов
– Всего-навсего.
Епископ Митрофан
– Дело в том, что я прощался когда, в 97-мгоду я, в общем, прощался и вовсе не собирался возвращаться. Вы меня спрашивали как-то в предыдущих вопросах, что вот тоска по морю, хочется опять там. Нет, не хочется, я попрощался, достаточно. Мне захотелось вот помолиться, мне захотелось вот открыть для себя другую сторону этого бытия, которой я был лишен. Я накомандовался вдоволь. Поэтому я сейчас в своей, кстати, вот нынешней административной практике не люблю командовать.
В. Емельянов
– Но вам приходится, вам положено.
Епископ Митрофан
– Мне положено. Но, тем не менее, я избегаю. Потому что некоторые, не накомандовавшись в свое время, они считают, что сейчас надо командовать, так вот изображать из себя большого начальника и, значит, кричать...
В. Емельянов
– А как же вы управляете-то, не командуя? И вообще я что-то вот, вы меня простите, пожалуйста, за откровенность, но мне слабо верится, чтобы епископ и бывший морской офицер, как-то вообще бы не командовал. Ну мне кажется, наоборот, должен быть, по идее, под руководством такого епископа, как раз должен быть армейский железный порядок.
Епископ Митрофан
– Я думаю, человек, с которым я сталкиваюсь, он и так чувствует, что я могу скомандовать, и этого достаточно. Он не доводит наш разговор или наше какое-то там противостояние до этого момента.
В. Емельянов
– Не провоцирует.
Епископ Митрофан
– Не провоцирует. Он понимает, что, наверное, я прав в тех или иных вопросах. А если я не прав, то я, конечно, извинюсь. Поэтому на чем-то мы прервались, что-то мы говорили до этого вот насчет командования. А, насчет того, что я ушел с флота.
В. Емельянов
– Что вы не любите командовать, что вы ушли с флота, что вы накомандовались.
Епископ Митрофан
– Накомандовался. Поэтому я не собирался на флот возвращаться и, слава Богу, я 13 лет провел в уединении, в древнем поморском селе среди простых людей, поморов, рыбаков. И там я нашел себе, так сказать, утешение большое, успокоение души. Но Господу было угодно, чтобы все то, что я обрел за это время какого-то молитвенного уединения, богомыслия, молчания, что мне удавалось там достичь, чтобы я теперь этим поделился, обратно вернулся, со своими единокровными друзьями, офицерами. И Святейший Патриарх меня, как говорится, оттуда вызвал вновь, из того мирского небытия и, значит, направил именно на работу вот на этом участке. Это епархия северных морей, Баренцево и Белое море. У меня побережье. Предыдущая Мурманская епархия была разделена именно так, что промышленная часть осталась нынешнему митрополиту, а мне отдали все побережье, все базы, все вот эти вот удаленные гарнизоны, все наши стратегические силы.
В. Емельянов
– Скажите, пожалуйста, тяжело люди там живут сейчас?
Епископ Митрофан
– Ну офицеры и служащие флота, они живут достаточно обеспеченно. Все-таки тот шок, который испытал наш президент при посещении Видяева после гибели «Курска», вы говорите, что там сейчас не вспоминает телевидение, там как-то все это уже никто не помнит об этом толком...
В. Емельянов
– Нет, помнят, но это все немножечко так, знаете...
Епископ Митрофан
– Надо сказать, что тут некая такая вообще имела место, наверное, духовная травма, я так думаю. Когда я к десятилетию этот вопрос поднимал и беседовал, то просто некоторым очень тяжело к этому возвращаться мыслями все-таки вновь. Тяжело. Мы очень чествуем на флоте, вот мы сейчас 12 августа было, это обязательно праздник такой и какого-то единения – собираются все жители гарнизона с детьми, собираются ветераны. И самое главное, что это не какой-то вот советский митинг, значит, как оно было...
В. Емельянов
– Сейчас это опять принято.
Епископ Митрофан
– Да. а мы это дело сумели переплавить. У нас ведь в честь этих ребят-подводников было написано четыре иконы. Четыре иконы, где все 118 человек по периметру в белых одеждах прописаны, их лики. Это не им иконы, они там без нимбов, они не святые вовсе, они как по периметру, как на раме, но это было очень важно. Там икона Спасителю, Божией Матери «Курской», Николаю Чудотворцу, Андрею Первозванному – вот четыре иконы, и разделили экипаж на эти четыре иконы. И теперь эти иконы, они и являются то, у чего происходит это поминовение, этот митинг. То есть митинг не является уже митингом, потому что потом у этих икон совершается поминальная служба. Мимо этих икон маршируют экипажи ныне здравствующих лодок, отдают честь им, этим ребятам. И это очень гармонично, когда церковное понимание, религиозное сливается с традициями флотскими, такими сложившимся уже. Вот мы сейчас, наша епархия как раз этим занимается, чтобы вот эти две чрезвычайно консервативные организации – Церковь и флот, они очень берегут свои традиции. Армия не так, флот – это свой язык, свои термины, свои порядки.
В. Емельянов
– Это хорошо?
Епископ Митрофан
– Ну обязательно, как, это костяк, это ортодоксия. На этом зиждется государство, это то, что теряет запад. То, о чем наш президент...
В. Емельянов
– Я про флот.
Епископ Митрофан
– Ну флот, да, конечно, хорошо. Естественно, это здорово. И поэтому взаимопроникновение этих двух, тщательно оберегающих свою территорию организаций, это работа непростая. Тут надо подвинуться и одним и другим, а не то что упираться: у нас принято так, значит, будем вот так. И вот мы находим вот это вот соединение. Понимаете, это очень важно, что у нас рождаются новые традиции, которые ложатся на сердце очень. И вот мы проводим 12 августа, очень ложится на сердце. Люди просто с удовольствием и к иконам подходят, и целуют, значит, их там. Не только гвоздики возложить там к монументу. Ну хорошо, это правильно, ничего в этом плохого нет. Но должна быть ее составляющая религиозная, духовная, и она вплетена, и все кажется очень логичным. И никто тут не говорит: опять эти церковники тут понаехали, чего они нам тут рассказывают. Всё все принимают душой. Или другой пример, допустим. Крестный ход в честь Андрея Первозванного в Североморске. Вот у нас мы эту традицию сберегаем. Это когда крестный ход это не значит, что идут бабушки, значит, с хоругвями там и поют какие-то непонятные слова. А это единение вообще всего города. То есть это не только хор, так сказать, церковный, это оркестр флота исполняет наши любимые мелодии, это офицеры несут ковчег с мощами, при полном параде. Это хоругви и знамена флотские одновременно. И все это вместе. Это идет командующий, идет администрация, иду я, идут все остальные. И все вот попеременно. Это едет передвижная колокольня, тут же звон пошел, потом грянул оркестр. Потом опять звон. И вот оно оказывается, что это все в нашей жизни-то востребовано и живет. А вовсе не две какие-то разные, странные, друг друга не понимающие организации. Вот задача наша сейчас об этом идет речь. Как институт военного духовенства, которое сейчас вот возрождается, чтобы он действительно был принят не просто директивно, что типа придет батюшка, всем слушать, что он скажет. Нет, он будет совершенно востребован. Каким вот был востребованным в течение четырех месяцев похода наш протоиерей Сергий Шерфетдинов, который ходил с авианосной ударной группой к берегам Сирии на войну. Это впервые с 17-го года, когда упразднили духовенство, впервые на войну. Ходили там на учение, с визитами – это запросто, а на войну впервые.
В. Емельянов
– Туда и не каждый поедет.
Епископ Митрофан
– Прошло сто лет, прежде чем Господь вот, и вот он четыре месяца провел там. Тяжело было ему. Но он там проделал колоссальную работу, и все это поняли. И когда подводили итог в Североморске, когда все собрались, вздохнули, вытерли пот со лба, это же все-таки четыре месяца, простите меня, днем и ночью самолеты взлетают, садятся, и днем и ночью. Вы представьте – 1800 бомбовылетов, это нагрузка совершенно небывалая. Мы же никогда не воевали в корабельной авиации, у нас же нет этого опыта. Авианосцы – это Америка.
В. Емельянов
– Да я думаю, что здесь, среди нас, гражданских, вообще мало кто себе представляете, как это.
Епископ Митрофан
– Да это вообще не представить, как на этот пятачок садиться там. И когда подвели итоги и выяснилось, что у нас нет людских потерь, этого не могло быть. Шесть тысяч человек участвовало, четыре месяца напряженной работы и никто там ничего, никуда не попал, не погиб, ничего не случилось. Этого не бывает, там процент заложен обязательно. Это по документам он заложен, по директивам. В советское время на таких учениях, на учениях до четырех процентов закладывали – ничего себе. А у нас ни одного. И все переглянулись после этого, слушайте, говорят, удивительный поход, с чего это вдруг так это все здорово. И всем стало понятно, а потому что по-другому подходили к этому.
В. Емельянов
– И на ваш взгляд, скоро у нас сформируется полноценный институт военного духовенства?
Епископ Митрофан
– Ну как, он формируется именно полноценно. Ведь институт военного духовенства...
В. Емельянов
– Скоро ли он сформируется прямо целиком, чтобы да, все. у нас есть такая институция.
Епископ Митрофан
– Так у нас есть такая институция. Я же говорю, что это же не батюшка, который пришел, которого позвали и ему сказали: егодня приходи, завтра нет. Это штат Министерства обороны.
В. Емельянов
– Ах вот оно что!
Епископ Митрофан
– Это должность: помощник командира соединения по работе с верующими. Помощник командира соединения. Представляете, священник занимает? Это человек очень уважаемый, ответственный. Он, конечно, не командует там и не равняет по стойке смирно, но у него авторитет, он помощник командира. Он не просто старший куда послали. Поэтому это действительно решение принято уникальное. И такого уровня взаимодействия и взаимопонимания, которые есть сейчас, совершенно справедливо Святейший сказал, когда ему семидесятилетие было, когда два президента присутствовали, помните, Лукашенко, и он сказал, что такого уровня не было в дореволюционной России.
В. Емельянов
– Владыка, с вами разговаривать можно бесконечно долго. Очень интересный ваш рассказ и о ваших флотских буднях, и вот о буднях уже епархии. Время наше, к сожалению, подошло к концу. Я бы еще, честно говоря, часок с вами пообщался, потому что очень интересно вы рассказываете. Спасибо вам большое. Для меня большая честь и большая радость с вами познакомиться, приходите, пожалуйста, к нам еще. Вообще это очень хорошая тема для отдельного разговора – военное духовенство.
Епископ Митрофан
– Безусловно.
В. Емельянов
– Просто вот проследить, да, от дореволюционных 17-го года, поговорить обязательно про политруков, потому что это тоже своего рода замещение как бы, да, выражаясь языком психологии, и о том, что это возрождается сегодня. Надо будет сделать нам с вами такую передачу. Спасибо вам.
Епископ Митрофан
– Спасибо вам. Храни Господь.
В. Емельянов
– Благодарю. Уважаемые друзья, я напоминаю, что моим сегодняшним собеседником был епископ Североморский и Умбский Митрофан. Я благодарю вас за внимание. Программу провел Владимир Емельянов. Прощаюсь с вами, до новых встреч. До свидания.
В московской студии нашего телеканала на вопросы отвечает епископ Североморский и Умбский Митрофан.
(Расшифровка выполнена с минимальным редактированием устной речи)
Здравствуйте, владыка! Мы рады приветствовать Вас в нашей московской студии, нам очень приятно, что Вы сегодня с нами. Я уже в предвкушении очень интересной беседы, потому что Ваша личность и Ваше послушание, Ваш жизненный путь, думаю, являются примером для многих наших телезрителей, наших сограждан. И я бы хотел начать вот с чего. Известно, что Вы 26 лет провели профессиональным военным моряком на Северном флоте. Владыка, расскажите, пожалуйста, когда начался Ваш путь к Богу? Это возникло уже после службы, во время службы? Либо у Вас есть какие-то особые духовные корни, особые духовные традиции?
Дело в том, что я потомок профессиональных военных моряков, еще мой прадед служил с адмиралом Макаровым; мой отец - капитан первого ранга, подводник, участник войны; и брат у меня тоже морской офицер в прошлом (сейчас он рукоположен в сан дьякона; это младший брат). Поэтому мне на роду было написано продолжить династию, других вариантов не было. Что касается пути к Богу, то это совсем уже иная стезя. В XX веке военная служба с путем к Богу никак не была связана, то есть это было исключено.
- Более того, нужно было состоять в партии.
Безусловно, командир не мог быть не в партии. Это уже было очень сомнительно и ненадежно; многое не доверялось, если офицер не вступал в партию. А если бы он еще сказал, что он верующий, то его карьера закончилась бы - и он был бы демобилизован. На моем веку были такие случаи, когда люди приходили к вере и с ними однозначно расставались. Поэтому, конечно, приход к вере и мое служение профессиональным военным никак не были связаны. Тем не менее первые шаги, я думаю, были связаны с морем.
Уже позже, когда я занимался историей Кольского Севера, житиями святых Кольского Севера (это была для меня некая особая деятельность - открытие того, что было от нас скрыто в течение XX века, некоей святыней под спудом), я обнаруживал удивительные примеры морского богоискательства. Казалось бы, такая экзотическая область духовного искания, но, оказалось, она была очень развита на нашем Северном Поморье среди поморов, профессиональных мореплавателей Севера. То, что было открыто еще во времена кельтского, ирландского монашества… Вот этот Брендан Мореплаватель, монахи на корабле, которые уходили искать неведомые земли для проповеди, а в общем, открывать для себя путь к Богу…
Я это все обнаружил, удивительным образом все это сохранилось в нашем поморском духовном наследии; я с ним соприкоснулся воочию, потому что, приняв монашеский сан в 2000 году (я демобилизовался в 1997 году), я пришел в полной мере к осознанию своего нового жизненного пути, нового выбора. И когда принял монашество и священный сан, я был верно и мудро отправлен служить в очень далекие поморские селения, недоступные, без дороги.
- Простым приходским священником?
Да, восстанавливать все разрушенные в XX веке, этим лихолетьем, древние деревянные поморские храмы, чем я, собственно, и занимался в течение долгих лет. И именно там я для себя открыл, что есть, оказывается, определенный дух поморского мореплавания как некий образ богоискательства. То есть уставы наших поморов всегда начинались с таких очень важных заявлений. Например, прямо в уставе поморских мореплавателей написано, что человеку на море страшно, ибо он перед ним как перед Самим Богом. А поговорки? «Кто в море не хаживал, тот Богу не маливался»… Они это постигали ежедневно, потому что тогда не было могучих лайнеров, сейнеров.
- И даже могучие лайнеры порой терпят кораблекрушение.
В том-то и дело, но тогда, в те времена, они плавали на карбасах, сшитых корнями можжевельника (вот такие суденышки)... А что такое Север и как там меняется погода? И как там человек, который только что вот живет и рыбу добывает хорошо - и тут же уже понимает, что пришел смертный час? И вот это особое состояние духа, постоянной готовности предстать пред Господом, формировало совершенно особую генерацию людей. Представьте, одно дело хлебопашец, который стоит на твердой земле, все у него нормально, здоровье позволяет, он еще проживет, детей нарожает... А другое дело, когда человек каждый день выходит в море...
- Но море его кормит.
А без него там ничего нет, там же ничего не растет, они живут только за счет рыбы. Поэтому помор обязан каждый день выйти в море, каждый день он прощается навсегда. Для меня было удивительным это обнаружить, вот эту культуру поморского мореплавания и вот этот дух, когда самое первое, что человек с собой берет в море, - это не снасти (нынешние рыбаки возьмут и выпить, и закусить), а белую рубаху, смертную рубаху. Потому что он готов к тому, что если придет такой момент, он должен успеть ее надеть и сказать: «Господи, в руки Твои предаю дух мой...» И на этом закончится его земная жизнь.
Вот это для меня было очень важным, потому что я, анализируя свой опыт плавания на более современных судах, более надежных, тем не менее понимал, что постоянно было это ощущение. Все-таки Север, полярная ночь. Идешь, есть средства навигации; ты что-то видишь, но чего-то и не видишь. Можешь вот сейчас на что-то наткнуться, налететь, на тот же айсберг, отломившуюся льдину, которая пробьет сейчас борт - и начнется непонятно что; борьба: как она еще сложится и к чему это приведет? И были всякие случаи, которые подвигали к этим размышлениям о бренности жизни, о ее конечности. И что ты перед морем - как перед Самим Господом, как говорили наши предки.
Были случаи очень серьезные. У меня был такой случай в 1985 году, когда я перегонял корабль на ремонт в Польшу. Корабль был польской постройки, я должен был выйти из Баренцева моря, а оказаться в Польше, то есть обойти Скандинавию, пройти в Балтийское море. И мы попали в очень тяжелый шторм, в котором погибло немало судов (мы читали потом извещение мореплавателям). У нас была очень тяжелая ситуация, корабль старый, изношенный, выходило из строя оборудование, началась масса проблем - как говорят, цепочка, одна за другой.
Это была страшная ночь. И я понимал, что все взгляды обращены на меня как на командира. То есть как в английской поговорке: только Бог выше командира. И я вот это тогда очень остро почувствовал, что все надеются на меня, а я? Что я? Просто сам по себе тут главный? Я понял эту важную мысль, что есть нечто, без помощи чего мы сейчас не спасемся. Потому что ситуация нарастала катастрофически. И я, как командир, получал доклад со всех постов, и только один я знал, что фактически делается (каждый на своем посту и выполняет свой долг, но он не знает, что вокруг, знаю только я). И я понимал, что приближается очень тяжелая ситуация, что мы можем в эту ночь закончить свой земной путь.
Именно тогда, в такие моменты, у меня появлялось первое понимание того, что я должен как-то это дело правильно осознать, я должен изменить свою жизнь. И я помню, что давал какие-то внутренние обещания: «Спаси нас, и я, конечно, что-то постараюсь изменить, я буду другой». В какой мере я выполнил это обещание тогда, в советское время? Наверное, прямо скажем, не в полной, если можно так вообще сказать. Тем не менее такие обещания я уже тогда дал. То есть это, конечно же, было услышано Господом. Видимо, именно тогда закладывалось то, что в конечном итоге привело меня к архиерейскому сану. Море, конечно же, сыграло свою роль.
Видите, как получается: имел Господь замысел о Вас, и вот так произошло. А когда Вы принимали монашеский постриг, Вы, наверное, даже и не думали о том, что, возможно, придется быть епископом и так часто бывать в Москве?
Нет, однозначно. Я думаю, что тот, кто принимает монашеский постриг, собираясь стать епископом, напрасно тогда идет на этот путь. Путь монашества не предполагает никакой власти, это, наоборот, измена монашеским обетам. Эта проблема всегда стояла в Церкви, и отцы об этом говорили. И попускали просто по церковной икономии, что монахи становятся епископами, хотя по сути своей не должны они этим заниматься. Понятно, кто такой монах. Какие там властные функции, какие там административные ресурсы? Он должен быть далек от этого. Поэтому я принимал монашество именно для того, чтобы искупить свою предыдущую жизнь. Для меня это было важным.
То есть для меня было очень важным услышать ответ у святых отцов, что такое монашество, почему это не таинство. Часто задают такой вопрос: почему монашество не таинство? Куда бы выше? Человек такой шаг делает, почему же это не таинство? Оказывается, отцы говорят, что это очевидное таинство покаяния, только высшая его степень - выше невозможно покаяться. Вот что для меня было важным: что я сделал правильный шаг.
Мне очень хотелось покаяться в своей предыдущей жизни. Это не значит, что я был каким-то полным мерзавцем, нет. У меня была прекрасная семья; надеюсь, что я выглядел вполне достойным офицером, но вся безбожность этой жизни, весь дух того мира XX века, Советского Союза вопили о покаянии. И я в полной мере согласен, что выше покаяться, чем приняв монашество, человеку невозможно. Он умирает для прошлой жизни, он меняет даже имя, его уже нет, умер, скончался. Бывает, меня называют врачи, смотря в документы: «Алексей Васильевич». Я говорю: простите, Алексей Васильевич скончался, я очень прошу, не тревожьте прах покойного, называйте меня, пожалуйста, вот так-то и так-то.
…Когда я выполнял свой долг в знаменитом поморском селе Варзуга, расположенном среди скал (это древнейшее поморское село), я уже там все приготовил, место под рябинкой между двумя храмами, мною восстановленными, и уже меня называли Митрофан Варзужский. Я думал: вот когда-нибудь напишут так на моей могилке...
- Храмы, наверное, приходилось восстанавливать и собственными руками?
Ну конечно. И это чудо Божье! Там же разоренные села, совершенно без копейки денег, люди живут на подножном корму: что выловили и что в лесу собрали (грибы, ягоды), то и есть, больше ничего нет. Сейчас-то уже по-другому, сейчас села ожили, слава Богу, время радикально меняется. Но когда я туда пришел, это было полное уныние, такое было отчаяние у людей, что рухнуло то, чему они посвятили жизнь. Мы с вами даже не можем в полной мере этого прочувствовать, как люди в настоящей глубинке пережили катастрофу развала Советского Союза и крах тех идеалов, которым они честно служили. Я вот это застал там, увидел и только там понял, какая вообще произошла страшная катастрофа в истории нашей страны; она началась в 1917 году (не в 1991-м), а в 1991-м логично закончилась.
- Сейчас началась, наверное, какая-то новая эра?
Сейчас люди по-другому относятся… Мы же видим, насколько по-другому. Мы видим даже по ситуации с футболом.
Да, это очень интересная тема касательно спорта и того, что произошло совсем недавно на футбольных полях нашей страны. Я еще обязательно вернусь к этой теме.
Вы стали епископом, прошли этот действительно интересный путь (это, наверное, материал для многих книг), сейчас Вы правящий архиерей епархии. Североморск - база Северного флота нашей страны. Какая сейчас работа проводится в Вашей епархии? Какие отношения с моряками? Тем более Вы не понаслышке знаете, что такое флот.
- А ведь действительно есть, наверное, еще те люди, которые помнили Вас?
Это уже уровень главкома, нынешнего Владимира Ивановича Королева, с которым мы в очень добрых отношениях, мы заканчивали с ним одно командное училище, но даже он младше меня. Командующий флотом значительно младше. То есть все-таки это уже уровень генералитета. И, конечно, уровень понимания и моего взаимодействия с ними на сегодняшний день очень достойный. У нас взаимопонимание, потому что нам не надо друг другу что-то объяснять, мы, как говорится, одной крови, и есть уровень доверия с их стороны. Конечно, я очень ценю, что они доверяют мне. Потому что для них важно увидеть то, что я не лгу.
Когда я принимал это решение, меня же многие знали, это целая когорта всех моих офицеров, вместе делавших карьеру, переходивших с должности на должность, друг друга знающих. Это все единая общность. И вдруг один из них совершает такой шаг. Естественно, у всех возникает мысль: «Беда-то какая, надо же, такой был хороший офицер, и вот крыша у него поехала; ну, случается, что ж, всяко бывает». И убедиться в том, что не крыша поехала, а что как раз я понял что-то большее, что они пока еще для себя не открыли, - для них это очень важно сейчас.
Поэтому когда Его Святейшество меня туда отправил, он именно с этой мыслью меня напутствовал: он очень надеется, что та активная работа, которая сейчас идет в армии и на флоте по созданию института военного духовенства, получит новый импульс именно на Северном флоте. Что, собственно, я и пытался по мере своих сил исполнять. Уже пять лет, как я возглавляю эту епархию. То есть именно на нашем флоте, на нашем опыте мы достигли необходимого уровня взаимодействия, взаимопонимания, в том числе и оформили необходимые документы.
То есть существует понятие «регламент работы священника» в течение дня, недели, месяца, года, чтобы командованию было понятно, чем занимается священник. И чтобы планы командования согласовывались, когда выделить время для работы, ведь график жесткий, там не вставить никакое мероприятие. Надо было всем немного подвинуться, как говорится. Мы же сталкиваемся здесь с двумя самыми ортодоксальными структурами России, то есть с теми, которые очень берегут свои традиции и не хотят ничего менять.
- И иногда даже похожи по некоторым моментам.
Безусловно, похожи. Поэтому мы и можем найти общий язык, но у них свои проверенные уставы, своя форма, даже свой язык (корабельный, веками установленный). Они никогда не назовут туалет туалетом, а гальюном; это понятно. Я помню, отец придет домой: «Так, я в гальюн». Все думают, куда же это он собирается уйти, в какое страшное место с таким названием?
Поэтому то, что мы сейчас достигли, - это является в определенном смысле образцовым для последующего внедрения в других направлениях работы военного духовенства. Северный флот и вообще весь флот и вся наша структура вооруженных сил работают сейчас в чрезвычайно напряженном режиме. Мы должны понимать, что те достижения, которые мы сейчас демонстрируем и которые стали очевидны всем нашим потенциальным друзьям или заклятым партнерам, не на пустом месте возникли, это дается потом и кровью. Надо же понимать, что тот уровень, масштаб тех возможностей, которые имел флот того же Советского Союза, не идут в сравнение с нынешним флотом, от него осталась после 90-х годов совсем небольшая часть. А задачи, которые сейчас ставятся, ровно такие же, как стояли перед флотом Советского Союза, который имел кораблей на порядок больше.
- А сейчас не хватает просто?
Сейчас просто ребята работают на износ. Англичане смеялись: вот там «Кузнецов» идет, дымит, да что может эта развалюха? А показали такой уровень, какой им и не снился. Наши священники в Сирии - это был первый опыт. Священники ходили на учения, на визиты, на присягу - ну что не пройтись? А на войну? Ходили в Чечне. А на морскую войну ходили? Не ходили. И это решение принималось на самом верху. Я доложил командующему: «Готовится отряд боевых кораблей, такая серьезная операция, а священник-то пойдет?» И вдруг все: «А, точно, а как же так? А что же это мы? А давайте-ка на коллегию в министерство доложим». Всё, срочно, немедленно, вопрос был решен моментально. Из отпуска вызвали даже священника, это было время отпусков. Четыре месяца провел он там. Это колоссальный опыт.
То есть как настоящий моряк в военном походе сопровождал. Но это была нагрузка запредельная для священника. Мы видим, как трудятся ребята, но мы увидели, насколько тяжело священнику. Когда мы встретили нашего дорогого отца Сергия после четырех месяцев работы, от него осталась одна треть. Я просто на него смотреть не мог без слез. То есть он просто весь был настолько изможден! И не физически, а морально. Потому что, к сожалению (что ж мы тут будем неправду говорить), дух остался на флоте во многом прежний, советский, принципы взаимоотношений остались те же. Все это настолько заложено в командных училищах и передается по наследству, что изменить вот так, щелчком, это невозможно.
- А вернуть какой дух нужно? Который был до семнадцатого года?
Который до семнадцатого года был.
- А какой это дух?
Дух уважения. Дух Советского Союза и армии, флота - дух хамства. То есть командир - это такой матерщинник-горлохват, который всех за глотку держит, орет и кроет. Это что такое вообще? Я вернулся на флот и понял, что срочно должен написать книгу; я озаглавил ее «Правда о русском мате». Это сейчас бестселлер. Святейший одобрил и сказал тиражировать, распространять. Одна Троице-Сергиева лавра выпустила столько, что раздают везде, где только можно, бесплатно. В Симферополе я был, тоже вижу: лежат везде. Переиздают, тиражируют, потому что это же колоссальная проблема. Какая может быть молитва на корабле, если там без мата вообще и разговора нет? И священник на четыре месяца туда погружен. Ему даже негде уединиться и не с кем поговорить, нет единомышленника. Мы уже для себя решили, что в такие походы одного посылать нельзя.
- А батюшка семейный?
Семейный.
- Так еще и вдали от семьи?
Да, конечно. Все офицеры семейные, все вдали от семьи, речь идет именно об этой недопустимой атмосфере. И только здесь мы в полной мере понимаем всю глубину духовной катастрофы, постигшей Россию. Это все было немыслимо до 1917 года. Это было именно в пику господам офицерам: «У нас будет другая армия». Еще я застал, когда наш офицер выращивается из матросской среды. А матросская среда - понятно какая. И офицер должен оттуда вырасти, и он должен быть таким, чтобы эту среду держать в кулаке. То есть не пример давать благородства, справедливости, доброты и внимательности к подчиненному, заботы о нем. Нет, он должен подавить. То есть вот что там было. И там без мата, конечно, никак нельзя.
Для меня эта проблема чрезвычайно болезненная. Мой отец был офицер, но как белая ворона - не матерился; и я пошел по его стопам, не допускал этого. Но это было крайне сложно, это была диковинка, это вообще вызывало удивление и некое благоговение: надо же, как же это так, такого быть не может! Поэтому это колоссальная проблема, но, конечно, не армии и флота, это проблема нашего народа. Потому что сейчас я говорю с педагогами, с воспитателями детских садов - в детских садах эта проблема; должны об этом когда-то сказать наконец.
- Идет из семьи, ребенок же где-то услышал.
Естественно, он слышит, на каком языке говорят, на том и он говорит. И куда мы катимся? Поэтому эта книга написана, и я очень много об этом говорю с командованием, нахожу взаимопонимание, постепенно приходит понимание того, что это, конечно, наследие мрачных времен. И нам надо что-то с этим делать, так дальше жить нельзя.
Действительно, многие говорят, что развал Советского Союза - это трагедия; так наш президент говорил, что это большая трагедия в истории нашего народа. Но какой вывод можно сделать из Ваших слов? Оказывается, нужно начать с себя: не матерись, поступай хорошо - и, возможно, среда вокруг изменится. Это, наверное, простые парадигмы и формулы, но как иногда сложно им следовать…
Это формула Серафима Саровского: спаси себя - и вокруг тебя все изменится. Начни с себя. Не пытайся кого-то воспитать, а сам остаться в стороне.
Оказывается, огромный труд и огромная воля, которые сейчас демонстрирует наша страна, выражаются не только в военных победах, хотя на самом деле иногда очень тревожно читать какие-то сводки, которые доступны нам в СМИ, что происходит в Сирии. И вообще даже на Кавказе до сих пор какие-то есть нестроения и погибают ребята. Но страна наша живет, движется вперед, есть неудачи, есть успехи. И опять же - многое зависит от нас с вами.
Но вот совсем недавно было событие, которое мы сегодня уже затронули, это игра в четвертьфинале нашей сборной. Вам вопрос тоже не случайно, потому что Вы являетесь председателем Патриаршей комиссии по физической культуре и спорту. Помню по армейской жизни, как говорили про выходной день: если праздник, то спортивный, если отдых, то активный. То есть всегда армейская жизнь тоже своего рода спорт. Когда Вас назначили председателем этой комиссии, что Вы вообще подумали? Ведь вроде как с военными связаны.
Решение о комиссии было принято в 2015 году, но Патриарх говорил, что не мог найти человека. «И вот сейчас я понял, что я хочу поручить эту работу Вам. Комиссия по физкультуре и спорту». Я, честно говоря, немного оторопел (может быть, на моем лице это отразилось), что-то я совершенно к этому не был готов. Если бы по здравоохранению и по инвалидности, может быть... Здоровье у меня в последние годы было весьма плачевным, и операций много. Я говорю: «Может быть, я с удовольствием в свою среду попал бы». Он говорит: «Нет, Вы не понимаете, насколько это сейчас важнейший участок работы». И когда мы с ним побеседовали, я понял, собственно, о чем говорить... Это колоссальная схожесть контингента: военнослужащие и спортсмены, люди совершенно особого характера, особого настроя на победу. То есть человек живет с этим настроем.
- А иначе зачем вообще этим заниматься?
В том-то и дело. Но про военных мы понимаем: это их обязанность победить, они для того и идут на военную службу, чтобы стать профессионалом и победителем. А эти люди в мирной жизни идут тем же путем: преодолеть, добиться, достичь. То есть это очень важный пласт нашего народа, и очень достойный пласт. Это колоссальный потенциал, это некие отборные люди - не каждый пойдет, кому это надо; да сиди ты, пей пиво, в компьютере играй; и все прочие радости жизни. А тут надо вот так себя вести, ограничивать, по сути дела быть подвижником.
И я понял, что это очень схожая среда и что как раз мой опыт общения с такими людьми, с духом этих людей мне очень близок. Поэтому разговор у нас может состояться и непременно состоится, и мы найдем взаимопонимание. Ну и для меня, как для флотского офицера, было важно увидеть тут некую параллель еще в одном маленьком эпизоде, очевидную схожесть. Я это не успел сказать Святейшему, но, может быть, сейчас скажу.
Чем занимается флот в мирное время, кроме того, что проводит учения? Он уходит для чего-то в океан. Не только на войну в Сирию (это, понятно, боевая задача), но у нас много кораблей находится в мировом океане (в Индийском), и так было всегда, в Советском Союзе флот пребывал в океане. Придут, отдохнут - и опять боевая служба. Уходят для чего? Разве мы угрожаем, на кого-то наводим пушки? Нет, мы объявляем просто о своем присутствии в океане. Это называлось «демонстрация флага». Так определялся смысл пребывания флота в мировом океане в любой точке - демонстрируем свой флаг, мы есть, мы рядом, имейте в виду.
Для спортсмена демонстрация флага - неужели это не высшая радость? Это то, к чему он стремится: когда он будет стоять на пьедестале - и будет подыматься флаг России под гимн.
- Вот чего лишили нас на последних Олимпийских играх.
Да, именно этого им и надо было нас лишить, потому что это и есть как раз суть - демонстрация флага, своего достоинства. Но ничего, они, видимо, мало видят демонстрацию нашего военного флага, скоро увидят больше, тогда перестанут нам запрещать демонстрировать наш спортивный атрибут награждения.
Уже около месяца существует ваша комиссия. Понятно, что пока, наверное, рано говорить о каких-то продвижениях, потому что очевидно, что решаются всякие насущные вопросы административного характера и все впереди. Но что самое главное Вы видите в этой комиссии? Что нужно сделать в первую очередь для того, как сказал Святейший, огромного поля, где мало что сделано? Что необходимо сделать сейчас?
Работа комиссии сейчас сосредоточена на создании системы взаимодействия, структуры. Вот эти направления, которые комиссия сейчас должна организовать. Что касается моих впечатлений о том, с чем я столкнулся, то есть какое поле уже мне предложено для работы, то, оказывается, вовсе нельзя сказать, что оно нетронутое, чистый лист, непаханое, - нет, совсем не так. Это удивительно, но я обнаружил, что чрезвычайно много есть помощников и подвижников, священников, которые выросли из профессиональной спортивной среды (их, оказывается, очень много, то есть людей с большими именами, там мастера спорта международного класса, победители каких-то выдающихся соревнований и так далее). Как, допустим, у нас военное духовенство пополняется бывшими офицерами - это важно, это самое оптимальное; так же и здесь. Оказывается, здесь то же самое, и есть особая среда людей, которые продолжают жить тем духом. Допустим, офицеры всегда остаются офицерами, так и спортсмен всегда останется спортсменом. И его нынешний духовный компонент накладывается на его профессионализм и дает потрясающий результат.
Потому что, допустим, на сегодняшнем заседании комиссии, когда стали перечислять, где, в каких областях у нас уже созданы очаги работы по физкультуре и спорту, то оказалось, что есть замечательные люди, которые могут работать в комиссии и уже работают. Независимо от того, была ли комиссия, давал ли кто указания, принималось ли решение, что нам надо так действовать. Многие из них признавались, что действовали даже на свой страх и риск.
Потому что мы знаем, что Церковь достаточно неоднозначно, особенно в раннем христианстве (и понятно - почему), относилась к спортивным соревнованиям, и высказывания святых отцов всегда перед глазами. Но мы должны понимать, что одно дело обличать спорт с языческой доминантой, с культом богов, принесением жертв и вообще желание хлеба и зрелищ, когда их требовала взбудораженная толпа, которой нужно было увидеть кровь и убийства гладиаторов, как лучших христиан порвут звери (либо другим образом они будут умерщвлены). Естественно, Церковь прекратила тут же эти все так называемые соревнования, во что выродились в конечном итоге Олимпийские игры.
И поэтому многие священники боязненно даже относились к этому и старались это не рекламировать. Но признавались сейчас, что для них это было просто бальзамом на душу, когда Святейший высказался настолько решительно о том, что эта работа чрезвычайно важна, что это колоссальный пласт нашего народа, это очень перспективно, и мы не можем отдать ее в руки каких-то сомнительных личностей, которые могут приватизировать духовно эту область. Поэтому я обнаружил, что очень много уже существует очагов достойной работы. Это и спортсмены, пришедшие в священство, и священники, которые увлеклись спортом. То есть это две составляющие, и таких немало. Поэтому опереться есть на кого, и поле деятельности очень хорошее, и контакт с министерством есть.
Уже сегодня мы беседовали с замминистра по спорту - полное взаимопонимание. И что важно, с их стороны активнейшая поддержка этого. Они говорят, что потребность в этом колоссальная. Люди несут такие нагрузки, такие чрезвычайные эмоциональные перегрузки, не только физические, но и психологические! И часто ломаются. Ну, проиграл он… А он всю жизнь этому посвятил и не выиграл - и после соревнования готов чуть ли не с собой покончить. То есть духовная реабилитация, молитвенная поддержка перед соревнованиями - это все требуется.
Да, это действительно очень важно. И, наверное, можно понять слезы наших футболистов, когда они и переживали, и, с другой стороны, добились того, о чем они, наверное, никогда не мечтали. Но мы видим, что среди них есть верующие люди, мы видим, что там крестятся. То есть у человека в таких экстремальных ситуациях всегда есть потребность в этом... Вот я даже некоторое исследование провел. Конечно, я не буду называть имена, но есть члены даже российской сборной по футболу - христиане, но не православные, там немного сектантский уклон.
Наверное, об этом и говорил Святейший, что нужно работать, потому что люди иногда просто другого не видели. Кого-то жена привела, кто-то случайно зашел. Известный нам всем Денис Черышев (ему очень много было посвящено программ, и сколько о нем говорилось в социальных сетях!) действительно такой православный парень, очень простой. И как жалко, что он очень загружен в своей карьере, тем более играет он в Испании; не удастся с ним близко пообщаться даже многим из наших коллег. Ваши какие эмоции? Что бы Вы могли подчеркнуть в том успехе нашей сборной по футболу?
Тут есть и серьезное, и, может быть, смешное...
- Но Вы смотрели футбол, владыка?
Мне валидола не хватило бы, я слишком переживал бы об этом. Я смотрел, прерывался, чтобы успокоиться; потом еще раз смотрел, не слишком старался погружаться, потому что это зрелище захватывает...
- Аккуратным надо быть.
Да, потому что ведь недаром это называется словом «болеть». Это действительно так. Недаром справедливо называют: «футбольная лихорадка».
- Есть такое.
То есть мы должны тут тоже это дело контролировать, не надо впадать в беснование. Часто, бывает, видишь: человек уже просто неадекватен. Одно дело скандировать, петь, переживать, сжимать ладони, поддерживать сборную, а другое дело, когда человек уже перестает себя контролировать. И мы часто видим эти эмоции, которые уже не могут нами одобряться. То есть человек едва ли не находится во власти каких-то совсем не тех сил в этот момент. Надо быть очень внимательным. Поэтому я тоже старался не слишком погружаться в это, хотя, конечно, радовался и, безусловно, очень доволен результатами.
А что касается более общих впечатлений об этом, то я рассказал на комиссии сегодня, что когда меня назначили, это было как раз в преддверии начала чемпионата. Я приехал в Североморск, там собрание офицеров. Я зашел, говорю: «Товарищи офицеры, теперь я еще назначен возглавлять комиссию по спорту». И они как-то замолчали все, стали думать, потом кто-то говорит: «Не, вряд ли поможет». То есть у всех мысль одна: поможет это нашей сборной, либо не поможет. И тут 5:0, первая игра. Я опять прихожу, там уже другие мысли, смотрят на меня большими глазами и говорят: «Слушайте, мы не думали, что так сразу поможет». То есть вот восприятие простого человека: понятно, что это восприятие как чего-то магического, каких-то невероятных чар, которые священник должен сделать; раз - и все произойдет. Тем не менее это колоссальное доверие и внимание, с которыми люди отслеживают участие Церкви в таких масштабных соревнованиях.
И замминистра говорил сегодня, что есть колоссальная потребность в этом. То есть это востребовано и необходимо, священник должен быть, он очень нужен; некуда обратиться людям. Что они - друг с другом будут? Они все в таком состоянии, все наэлектризованы, у них игра, они очень нуждаются в каком-то утешении. Естественно, если есть присутствие священника в любой атмосфере, в любом обществе - сразу же там все изменяется. Духовная атмосфера, конечно, изменяется, наступает мир, спокойствие, люди сосредотачиваются, есть время помолиться - и все приходит в норму, отступает весь этот мандраж, человек сосредотачивается.
Поэтому от нашей сборной и от всего, что происходит (я уже сказал по поводу болельщиков), что я еще вижу? Я вижу, что это вообще звенья одной цепи. Это ситуация, меняющаяся у нас в целом в спорте. И в данном случае с этим навсегда, казалось бы, загубленным футболом - мы уже не верили, что вообще когда-либо у нас будут непостыдные результаты. Это все меняется по единому плану. Это называется прощение от Господа. То есть Россия прощается постепенно за свой грех, за иудин грех 1917 года. Прощается.
Я надеюсь, что молитвы наших новомучеников, вся та кровь и те страдания, которые понес российский народ, искупили это во главе с царской семьей, члены которой первыми вошли на Голгофу, а за ними пошел весь российский народ в течение всего страшного XX века. Когда-то уже эта мера Божьего наказания должна исполниться. И я вижу, что она сейчас исполнилась в том, что у нас есть руководители, за которых не стыдно (это касается всех областей), приходят новые люди, которым ты веришь. И видишь, что это человек от Бога. Мы знаем, о ком говорим, это касается и светской власти, и нынешней духовной власти.
Я вижу, что Святейший - человек, который пришел в нужное время в нужное место. И он сделает все необходимое, что сейчас требуется, для того чтобы Россия встала с колен духовных, на которые опустилась, когда ее поработили эти безбожники, среди которых были и мы в свое время. Поэтому это звенья одной цепи. И ситуация с футбольной командой не вырвана из контекста, а это все единый подъем России. Если мы в очередной раз не загубим всё до основания... Вот «затем» уже не будет. Это последний раз. Либо мы вырываемся вперед и у нас есть будущее наших детей и внуков, либо ничего хорошего нам уже не предстоит.
Наша встреча происходит в преддверии Царских дней, тех торжеств, которые пройдут в Екатеринбурге совсем скоро. Знаю, что Вам эти дни очень дороги и что они для Вашей жизни не случайны. Расскажите, пожалуйста, свою историю, связанную с этим, с той эпохой до семнадцатого года.
Так получилось, что моя семья в течение XX века жила под статьей Уголовного Кодекса 58.10, туда попадали все, кто относился к категории «царская прислуга». Мой прадед был управляющим во дворце на Английской набережной, дом 53. Собственно, во флигеле этого дворца родился потом и я с братом. Потом мы переехали на новые квартиры. И самое главное, что осталось от той эпохи, - это, во-первых, икона великого князя, которую наш прадед сберегал. Он спас ее от громивших дворец революционных матросов, которые выкидывали абсолютно все из дворца с верхних этажей и жгли внизу, в нашем дворике. Эта икона хранилась у нас. Сейчас она передана в храм Серафима Саровского в Петербурге и является объектом большого внимания и поклонения. К ней обращаются многие. И приезжают специально на Серафимовское кладбище к этой иконе.
Она была написала в честь чудесного спасения царской семьи в катастрофе 1888 года у деревни Борки, когда 44 человека погибли, а царская семья практически чудесным, неведомым образом оказалась абсолютно целой. Ради этого события была написана эта икона, она была любимой иконой великого князя, и он не взял ее с собой в пермскую ссылку лишь только потому, что она большого размера, в тяжелом серебряном окладе. Это очень достойная икона. Она оставалась во дворце, и мой прадед ее сберег. Она у нас до 1960 года находилась дома, что, конечно, было очень опасным. Но она была за занавесочкой, чтобы никто посторонний ее не видел; мы ее берегли. Прадед погиб в блокаду, мы даже толком не знаем, где он захоронен, как все это происходило, и многого другого печального не знаем. Это одно.
А второе - это воспоминания моих бабушек, которые застали ту эпоху, застали князя. Те самые теплые слова, которые они говорили о нем, о его удивительном сердце, о его заботе, о его великодушии и доброте и какой-то абсолютно искренней отзывчивости к людям. Как они говорили, это очень редко встречалось в те предреволюционные годы. Уже народ становился не тот, все чего-то хотели, где-то кричали, митинговали, все что-то требовали и готовы были все разрушить. И вот среди всего этого они встречались с великим князем (они были тогда девочки-подростки), но эту любовь они передали мне. И я понял для себя, когда пришел в состояние верующего человека, что мой долг написать о князе. Я написал книгу, она так и называется «Икона великого князя», то есть написал всю историю его жизни. Это очень достойный человек, представитель того завершающего периода российской монархии. Вся семья Александра III - это вообще просто золотые люди, то лучшее, что русский народ за тысячелетнюю историю Святой Руси мог подарить. И он подарил. И более того, они все стали мучениками, умерли за этот народ первыми.
Я вернулся недавно из Перми, куда ездил на замечательную встречу с владыкой Мефодием. Мы очень подружились именно на тему почитания великого князя, почитания архиепископа Андроника Пермского, который был замучен практически в один день с великим князем - зарыт в землю живым. И вот это все нас очень объединило, эти торжества, которые там были на столетие. Великий князь был убит первым, потому что он действительно представлял реальную опасность для этой власти, он имел колоссальный авторитет в войсках. Его знаменитая «Дикая дивизия» была признана самым боеспособным подразделением времен Первой мировой войны. Поэтому она стояла у него за спиной. И они его спрашивали: «Князь, чего не зовешь нас? Давай наведем порядок, сколько можно терпеть это?» А он говорил, что не хочет крови, не хочет на престол, заливая вот так Петроград кровью. Но если человек не проливает чужую кровь, значит, приходится пролить свою. Он это в полной мере исполнил.
Поэтому эти торжества для меня были очень важными, я увидел потрясающую степень почитания памяти. И, конечно, понимание вот этого Пермского, Екатеринбургского края как какой-то усыпальницы самых достойных людей: и великой княгини Елизаветы, и князей Константиновичей. Это самые лучшие люди, то, что дала Романовская династия и вообще монархическая российская идея. Этого теперь нет. Кто-то сейчас говорит, что они наследники чего-то… Господь забрал это все, и мы не сможем это все вернуть, напрасно даже и мечтать. То есть народ оказался недостоин, и Господь лишил его этого. Это наш грех. Поэтому мы живем теперь в этом мире, и дай Бог нам прожить эту жизнь по тем заповедям, которые оставили нам замечательные потомки последних монархических правителей России.
Ведущий Сергей Платонов
Записала Елена Кузоро
статьи
- Неизвестные подробности жития преподобного Варлаама Керетского из обнаруженного древнего канона 1657 года письма Соловецкого монаха Сергия (Шелонина) // Материалы научно-практической конференции II Ушаковские чтения. Мурманск, 2005. С. 252-262.
- Краткий исторический обзор географических мест размещения Трифонов-Печенгского монастыря с XVI по XXI вв. // III Ушаковские чтения. Сборник научных статей. Мурманск, 2006. С. 43 - 50.
- Варлаам Керетский // Православная Энциклопедия. М., 2003. Т. VI. С. 632-633.
- Герман Печенгский // Православная Энциклопедия. М., 2006. Т. XI. С. 227-228.
- Гурий Печенгский // Православная Энциклопедия. М., 2006. Т. XIII. С. 470-471.
- Преподобный Трифон Печенгский и его духовное наследие // Материалы XIV Богословской Конференции ПСТГУ. М., 2004.
- Просветители Кольского Севера преподобные Феодорит Кольский и Тифон Печенгский. Опыт православной миссии в XVI веке // Первые Феодоритовские чтения. Сборник научных статей. Мурманск - СПб., 2007.
- Неизвестные подробности жития преподобного Варлаама Керетского (на материале Канона письма соловецкого монаха Сергия (Шелонина)) // Русская агиография: Исследования. Материалы. Публикации. СПб., 2009. Т. - LXI.
- Mitrofan Badanin. La missione tra i Lapponi: San Trifon di Pečenga, San Feodorit di Kola e i loro discepoli // Le missioni della chiesa ortodossa russa. Atti del XIV Сonvegno ecumenico internazionale di spiritualita ortodossa sezione russa. L’Italia, Bose. 2006.
- Проблема трактовки житийного образа прп. Трифона Печенгского в свете новых исторических документов // IV Ушаковские чтения. Сборник научных статей. Мурманск, 2008.
- Святитель Макарий и опыт православной миссии на Кольском Севере в XVI веке // IV Макарьевские чтения. Сборник научных статей. Можайск, 2008.
- Образы восхождения к православной святости на примере житий святых Кольского Севера XVI века. Уникальность пути при единстве цели. // IV Трифоновские образовательные чтения. Сборник научных статей. Мурманск, 2009.
- Проблема достоверности средневекового агиографического материала на примере Житий святых Кольского Севера // Прославление и почитание святых. XVII Международные Рождественские образовательные чтения. Материалы конференции. М., 2009. С. 33-42.
- Проблема достоверности средневекового агиографического материала на примере житий святых Кольского Севера // Церковный Вестник. М., 2009. № 6. С. 11.
- Нравственный пример святых, как верный ориентир в духовных поисках. По материалам агиографии святых Крайнего Севера // Вторая международная конференция «Амвросианские чтения». Сборник статей. Милан. 2009.
- Иона Печенгский // Православная Энциклопедия. М., 2009. Т. XXIII.
- Нравственный пример святых Кольского Севера, как верный ориентир в духовных поисках в условиях современного мира // V Трифоновские образовательные чтения. Сборник научных статей. Мурманск, 2010.
- Возвращение к традиционным духовным ценностям - верный путь качественного скачка в повышении учительского потенциала // Новой школе - нового учителя. Материалы Областной научно-практической конференции. Мурманск, 2010.
- Варзуга - старейшее поселение Кольского Севера. Исторический путь формирова¬ния духовности и традиций // Вторые Феодоритовские чтения. Сборник научных статей. Мурманск - СПб., 2010.
- Взгляд святителя Луки (Войно-Ясенецкого), архиепископа Крымского на здоровье и болезни человека с христианской точки зрения // Вторая международная научно-практическая конференция «Духовное и врачебное наследие Святителя Луки (Войно-Ясенецкого)». Сборник научных статей. М., 2010.
- Путь страданий со Христом, как уникальная возможность исцеления человеческой природы // Третьи Феодоритовские чтения «Страдания и скорби в спасении человека». Сборник научных статей. Мурманск - СПб., 2010.
- Некоторые аспекты духовных причин катастроф и потрясений в жизни современного человека. К десятилетию трагедии АПЛ «Курск» // Третья международная конференция «Амвросиевские чтения». Сборник статей. Милан. 2010.
- Крайний Север, как феномен человеческой Истории // Четвертые Феодоритовские чтения «Север и история». Сборник научных статей. Мурманск - СПб., 2011.
- Проблема исторического познания мира в «постхристианской» науке // Четвертая международная конференция «Амвросиевские чтения». Сборник статей. Милан. 2011.
- Человек - домоправитель творения Божьего. Опыт преображения окружающей природы в агиографическом наследии Крайнего Севера. XX международная богословская конференция. Монастырь Бозе. Италия. 2012.
- История Кандалакшского (Кокуева) монастыря // Православная Энциклопедия. М., 2012. Т. XXVII.
- Икона Дома Романовых. К четырехсотлетию спасения России от врагов в 1612 году заступлением Божией Матери ради Казанской иконы Ея. // Пятые Феодоритовские чтения «Дом Романовых в истории». Сборник научных статей. Мурманск - СПб., 2012.
- К 400-летию Дома Романовых. Христианское свидетельство представителей династии в завершающий период правления // Пятая международная конференция «Амвросиевские чтения». Сборник статей. Милан. 2012.
- Мученики XX века // Пятые Феодоритовские чтения. Сборник научных статей. Мурманск - СПб., 2013.
Увы, мат в России стал чуть ли не национальным достоянием. Услышать его можно везде и всюду, от людей всех возрастов и профессий. Причем одни матерятся потому, что уже не умеют говорить по-другому, другие делают это, подражая окружающим или, как подростки, назло учителям с родителями.
По мнению владыки Митрофана (Баданина), епископа Североморского и Умбского, матерясь, неверующий народ купается в словесной скверне, которая разрушает его душу изнутри. Казалось бы, владыке, в прошлом - офицеру Северного флота, мат не должен быть чужд, но позиция у архиерея жесткая!
- Если Бога нет, то все позволено, а значит, можно говорить эти ужасные слова, которые пришли к нам из язычества, - рассказывает владыка Митрофан на страницах своей книги «Правда о русском мате». - Человек привыкает к ним потому, что в них энергия зла. Эта зависимость подобна наркотической. Без мата сквернослов уже не может ни мыслить, ни действовать. Сила мата придает ему кураж и … подчиняет Князю Тьмы. Мат с духовной точки зрения – это антимолитва.
До революции почти не матерились
Епископ Североморский изучил множество документов и пришел к выводу, что мат укоренился в нашей стране после гибели Российской империи. До 1917 года русским людям не было свойственно материться, так как они были верующими, а религия строго запрещала им сквернословить.
- Мой прадед 12 лет отслужил со знаменитым адмиралом Макаровым, был в его специальной команде, в которой разрабатывались новейшие типы вооружения – морские мины, торпеды. Он прошел две кругосветки, начинал с простого матроса. Так для него самое страшное ругательство было слово «чумичка». То есть поварешка! Вот когда прадеда уже выведут окончательно, досадят, он назовет тебя чумичкой. Вот все, что он мог себе позволить. Потому что люди были верующие, и греха сквернословия совершать им было нельзя, - продолжает владыка.
Это словесное проклятье!
- Сейчас отдельные защитники матерного слова любят ссылаться на берестяные грамоты древнего Новгорода, где была замечена обсценная лексика. Но сразу заметим: из тысячи с лишним грамот, найденных археологами, эти нечистые слова найдены только в четырех. Это совсем немного , - пишет владыка Митрофан.
– Те словосочетания, которые сохранились как матерщина, использовались в языческих обрядах как магические заклинания, средство привлечения нечистых духов. Одним из важнейших предназначений этих слов было наведение порчи на врага, проклятие его рода. Недаром все эти слова были так или иначе связаны с детородынми органами и процессом воспроизводства. В болгарской хронике XIII-XV веков слово «изматерили» означает вовсе не «обругали», а именно «прокляли».
Водораздел между жизнью и смертью – по нецензурщине
Епископ Митрофан уверен, что советская власть специально внедряла мат в жизнь народа. Во-первых, для того, чтобы разрушить его духовность. А во-вторых, матерщина служила инструментом принуждения людей к изнуряющей работе во время коллективизации и индустриализации.
- Это была позиция! Глубокая духовная позиция советской власти. Об этом писал еще академик Лихачев: свой – это тот, кто матерится! Как в лагерях отличали - кто не матерится, тот не наш. Их и расстреливали в первую очередь, потому что такой человек не поддерживает этот режим. То есть, он затаившийся враг. Вот где проходил рубеж между жизнью и смертью. Материшься, тебе должность дадут. А некоторые стояли до конца и были расстреляны, - печалится автор. - Лихачев знал, о чем писал, так как сполна хлебнул лагерей.
«Матюки превратят тебя в москаля»
- Тяжелое грязное слова мата почти победило российский народ. Грех языка, похотливых, скабрезных слов обрел в России статус нормы. И уверенно и нагло претендует на некий героический символ российской духовной традиции, - сокрушается епископ. – На этом нашем печальном заблуждении успешно спекулируют националистические силы бывших республик СССР, умело разыгрывая, надо признать, справедливое утверждение: «Жить с Россией, значит, жить в матерщине», «В России матом не ругаются – на нем разговаривают», «Матюки превратят тебя в москаля».
В армии и на флоте нет стержня веры
- С печалью следует признать, что наиболее стойкие традиции повседневной матерщины сложились в армии и на флоте. Сейчас, когда идет речь о введении института войсковых священников, о необходимости духовной перемены в армейских коллективах, возвращении чистоты в души воинов, самым явным препятствием этому процессу станет привычка материться, - уверен бывший флотский командир,а ныне священник. – Просто диву даешься, с каким упоением моряки российского флота изливают друг на друга эту словесную грязь. Этот ублюдочный язык страшно не вяжется с мужественной красотой морской службы, старинными морскими традициями, благородной строгостью морской формы.
Современная армия и флот стоят перед огромной проблемой – духовной пустотой бытия. Та составляющая веры Христовой, которой так была сильна русская армия в прошлом, сегодня практически полностью отсутствует. Ребята лишены самого главного оружия воина – стрежня веры… Почему все таки этак гнусная традиция мата, принесенная революционными матросами, опьяневшими от офицерской крови и вседозволенности 1917 года, оказались для нас дороже традиций российского офицерства, традиций святого адмирала Федора Ушакова, генералиссимуса Суворова, адмиралов Нахимова, Синявина, Макарова?
Слово спасения
«В январе 1994 года группа разведки спецназа ВДВ, уходя от преследования отрядов чеченских сепаратистов, укрылась в полуразрушенном здании университета Чечни. Здесь спецназовцы обнаружили нашу пехоту – несколько пацанов-срочников с капитаном во главе. Объединившись заняли круговую оборону и приняли бой. Через сутки стало понятно: подмоги не будет. Патроны практически у всех закончились. И нас все сильнее стало охватывать чувство обреченности.
Тут же пришла мысль: надо решаться на прорыв. Мы, офицеры, хорошо понимали, что эта попытка безнадежна, тем более со срочниками, совсем еще детьми… Все приготовились к броску в вечность. Вокруг нас враг постоянно голосил свое «Аллах акбар!», давя на психику и пытаясь парализовать волю. И тут мы как-то разом решил, что будем кричать «Христос Воскресе!» Это было странное, подсказанное извне решение. Не секрет, что во всех предельных ситуациях той войны мы обычно орали диким яростным матом.
А тут освсем противоположено – святое «Христос Воскресе!» И эти удивительные слова лишили нас страха. Мы вдруг почувствовали такую внутреннюю силу, что все сомнения улетучились. С этими словами мы бросились в прорыв, началась страшная рукопашная схватка… Выстрелов не было, лишь звуки страшных ударов. В результате мы прорвались. Все до единого! Да мы все были ранены, но все были живы. И я точно знаю, что если бы пошли на прорыв с нашим традиционным матерным криком – все бы там полегли».
Эти воспоминания бывшего бойца спецназа ВДВ Николая Кравченко, а ныне священника православной церкви, работающего в войсках, епископ Митрофан не зря поместил в книгу. По его мнению, эта история - один из признаков того, что на Руси завершается период духовного безвременья, что пора всем вернуться к истокам нашей великой страны. А начать надо хотя бы с отказа от мата.
Вконтакте
